Мертвых и умирающих, испускавших крики и стоны, поглотила река, а все те, кто по-прежнему находились на другой стороне, достались противнику вместе с обозом, большей частью артиллерии, частными каретами и московскими трофеями — одним словом, всем тем, что до сих пор удавалось сберечь. Более 15 000 человек погибли или были взяты в плен в тот ужасный день.
Глава VII. От Березины до Вильно
Первые дни нашего марша. — Невозможность сформировать арьергард. — Остатки 3-го корпуса воссоединяются с армией. — Отъезд императора. — Страшный мороз. — Армия прибывает в Вильно.
Вот такой был переход через Березину, и планы русских были сорваны, но плачевное состояние армии делало наше дальнейшее сопротивление все труднее и труднее. 2-й и 9-й корпуса, сделавшие все, чтобы обеспечить наш переход, выглядели теперь весьма плохо, и стало очевидно, что спасение армии впредь будет зависеть от скорости ее отступления. Этот самый печальный этап отступления, таким образом, стал лишь иллюстрацией процесса постоянного распада армии, однообразным военным маневром. Еще теплилась надежда собрать всю армию в Вильно, защищаемую свежими войсками, но поскольку мы находились в пятидесяти четырех лье от этого города, откуда главная дорога ведет на Молодечно, мы отправились в этом направлении.
28-го, после отражения атаки Чичагова, Наполеон, оставив Березину, двинулся в Зембин, сопровождаемый Гвардией, 1-м, 4-м и 5-м корпусами. Утром 29-го, свое отступление начали 2-й и 9-й корпуса — они пошли за 3-м. Дорога в Зембин, как и многие другие в этой стране, построена из дерева, через болота и притоки Березины проложены длинные мосты. Таким образом, природа сделала наш марш болезненным и утомительным, поскольку болота замерзли лишь частично. Вся колонна была вынуждена идти очень плотно и по очень узкой дороге. Но мы утешались мыслью, что если противник не имел намерения сильно защищать Минскую дорогу и сконцентрировать больше внимания на вильненском направлении — если будет сожжен один из этих мостов, он неизбежно застрянет вместе с нами в этих болотах. После прохождения одного из узких участков 3-й корпус остановился, чтобы восстановить свою колонну. Здесь я стал свидетелем невероятной сцены — офицеры всех рангов, рядовые солдаты, слуги, лишившиеся лошадей кавалеристы, раненые и искалеченные, шли мимо меня, превратившись в однородную массу почти неотличимых друг от друга людей. Каждый из них рассказывал о том, как он чудесным образом избежал смерти у Березины и радовался, что сумел спастись, отказавшись от всего, что имел.
Я видел одного умирающего итальянского офицера. Его несли двое солдат, и жена шла рядом с ними. Тронутый ее горем и той ласковой заботой, которой она одарила своего мужа, я пригласил ее к своему костру. Она любила его и, ослепленная любовью, не понимала всей тщетности своих усилий. Ее муж умер, но до тех пор, пока она не убедилась, что это правда, она продолжала окликать его, и, потеряв сознание, упала на его бездыханное тело. Таковы были печальные сцены, которые мы видели ежедневно, стоило нам на минутку остановиться, не говоря уже о яростных драках между солдатами за кусок конины или горсть муки, поскольку, чтобы выжить, необходимо было иметь силы, чтобы отнять еду у того, у кого она имелась, или обокрасть, пока тот спал. Именно в этот день я узнал о смерти г-на Альфреда де Нуайе, адъютанта князя Невшательского[68]
. Он был убит накануне вечером недалеко от герцога де Реджио. До этого момента я не потерял никого из моих друзей, и для меня это было страшным горем. Маршал Ней утешал меня, сказав, что, по-видимому, просто пришла очередь моего друга, и что, в конце концов, все-таки лучше, что нам выпало оплакивать его смерть, чем ему нашу. В подобных случаях он всегда был холоден и безразличен. Однажды я услышал, как он ответил несчастному раненому солдату, который умолял его, чтобы тот приказал унести его с поля боя. «Что вы хотите, чтобы я сделал? Вы на войне», — и пошел дальше. Он не был ни суровым, ни жестоким, просто война ожесточила его. Он был одержим идеей, что каждый солдат должен умереть на поле боя — такова его солдатская судьба, и мы видели, что он не ценил своей собственной жизни больше, чем жизни других людей.