Воспоминания, записанные Оскаром фон Риземаном

Я сел за рояль и стал играть. Сочинение понравилось Аренскому, но он, конечно же, нашел в нем несколько недостатков. Полный юношеской самоуверенности, я не согласился тогда с его критическими замечаниями. Однако теперь, когда уже слишком поздно, я признаю, что каждое его указание было совершенно правильным. Я не изменил ни одного такта.

Экзамен состоялся через тринадцать дней[42], и, следовательно, на выполнение всего задания отводился срок ровно в один месяц. На выпускном экзамене присутствовали не только высокие официальные лица из Министерства просвещения, но, к счастью, и выдающиеся представители музыкального мира, такие, например, как Альтани, дирижер Большого театра, и, конечно, Танеев и все профессора консерватории.

Ни Морозову, ни Конюсу не удалось закончить свою работу. Рахманинов же приготовил еще одну маленькую сенсацию. Когда очередь дошла до него, он выложил на стол перед экзаменаторами партитуру, изящно переплетенную в кожу, с тиснеными золотыми буквами. На переплет партитуры он потратил свои последние деньги. Но успех компенсировал все затраты. Может быть, это был самый большой успех, который имел Рахманинов, не сыграв ни одной ноты. За столом, покрытым зеленым сукном, раздалось громкое «О!», сопровождаемое дружным покачиванием голов.

Затем Рахманинов сыграл свою оперу. Опера понравилась, и ему выставили за нее пятерку с плюсом. Альта-ни пробормотал что-то насчет возможной постановки в театре.

Обстановка была исключительно приятной, но главная радость поджидала Рахманинова впереди. Среди профессоров сидел и Зверев. После рукопожатий и всяческих поздравлений присутствующих к Сергею подошел Зверев и отвел к окну, где, остановившись у подоконника, обнял и расцеловал Рахманинова со словами, что очень счастлив и ждет от него большого будущего. Потом он вынул из жилетного кармана свои золотые часы и подарил их Рахманинову. С тех пор композитор никогда не расставался с ними и носит их по сей день.

Более блестящего окончания консерватории нельзя было и представить. Рахманинов чувствовал себя бесконечно счастливым.

Долго лелеемая мечта юного Рахманинова наконец осуществилась. Педагогический совет консерватории единодушно присудил ему «Большую золотую медаль», а имя его было высечено на мраморной доске, висевшей в вестибюле консерватории. Со дня основания консерватории Рахманинов стал третьим студентом[43], удостоившимся такого отличия, – одним из предшественников был его учитель С.И. Танеев.

Но судьба намеревалась проявить к нему еще большую щедрость, словно вознаграждая за преодоленные трудности, в особенности денежные, которые заставляли страдать молодого музыканта. Естественно, что слухи о блестящем окончании Рахманиновым консерватории, о написанной им за четырнадцать дней опере «Алеко» облетели всю Москву и взбудоражили близкие к музыке круги.

В Москве жил выдающийся нотный издатель, озабоченный в тот момент поисками молодого композитора, чьи сочинения придадут новый блеск его фирме. Это был Гутхейль. Тщательно перепечатывая немецкие издания классической музыки, выпуская и продавая танцевальную и цыганскую музыку – на нее в России всегда был огромный спрос, – он сколотил состояние, которое быстро росло. Вскоре он смог выкупить оперы Глинки и Даргомыжского у разорившейся петербургской фирмы. Эта акция не только увеличила его богатства, но и создала фирме блестящую репутацию. Московские издания Гутхейля приобрели мировую известность. Однако и это не удовлетворило честолюбие Гутхейля. «Теперь, – решил он, – надлежит сделать шаг к бессмертию». Единственное, чего ему недоставало, – это открытия нового яркого имени композитора-современника. Вот тогда его фирма займет форпост всего русского издательского дела.

Все великие русские композиторы уже были связаны с фирмами. Чайковского издавал Юргенсон, петербуржцев – Бессель. Надлежало сделать выбор из представителей молодого поколения. В этой ситуации Рахманинов со своей оперой, снискавшей во время экзамена самые лестные отзывы со стороны всех музыкантов консерватории, мог оказаться как нельзя более подходящей кандидатурой. О Рахманинове заговорили уже некоторое время тому назад, после успешного исполнения его собственного фортепианного Концерта на ученическом вечере в консерватории[44], а немного спустя и в связи с сенсационным успехом рахманиновского Трио[45] в зале Востряковых. Незадолго до нынешнего экзамена на композиторском отделении знаменитый московский скрипач Безекирский, придя к Гутхейлю, пожал ему руку, возвел очи к небу и многозначительно произнес: «Господин Гутхейль, у нас родился новый Моцарт». Все это казалось весьма достойным внимания. Короче говоря, Гутхейль решил вовлечь Рахманинова в свое дело.

Издатель разработал план наступательной кампании с большой стратегической ловкостью. Он не предпринял фронтальной атаки, но зашел с тыла, начав со Зверева.