Восстанавливая равновесие

Берндт не собирался раскаиваться в своём вопросе. Почему никто ничего не говорит о человеке, бывшем частью жизни Нумы Алессандрос? Неужели он, подобно государственному преступнику, предан забвению? Или всё проще – этот мужчина не был частью Нумы, а именно она целиком растворилась в нём? Одержимость свойственна молодым, впервые влюбившимся дурочкам…

Секретарь провёл его в полутёмный, такой большой, что не различить стен и потолка, зал. Пахло травами, свет давали только свечи размером с его ладонь, плавающие в расставленных вдоль стен чашах с водой. Свечей было много, штук восемьдесят или сто, но они были не в состоянии оживить таинственный сумрак. Светившийся в темноте бледно-лунный ковёр отмечал дорогу от закрытых дверей к трону Королевы. Ничего особенного, старинное кресло на львиных ножках, накрытое домотканым ковром. Над ним – цветочная арка, на ней сидели голуби. Белые голуби, отчётливо различимые во тьме.

– Госпожа сама занимается их тренировкой, – с гордостью проговорил Игнасиус.

– Но какова их роль?

– Глашатаи истины. Вы всё увидите, мистер Берндт.

Эрику было указано на чёрную же скамью справа от трона, шагах в двадцати. Он послушно сел. Чтобы тут же вскочить напуганным – по мрачному помещению пронёсся холодный ветер, бесплотный голос шепнул «начнём!». Напротив его скамьи замерцал блёстками дверной проём, остро напомнив эффекты фильма «Матрица». Словно оседая на тёмной фигуре, блёстки тянулись за Королевой, двигающейся к своему трону. Махнув рукой, призрачная фигура подала сигнал впустить первых участников процесса. Колдунья – вспомнил Берндт слова Павла Стратоса.

Двери открылись двумя хранящими молчание мужчинами в чёрных масках, как у Эрика и Игнасиуса. Немного яркого солнечного света пролилось внутрь. Как некое святотатство, тяжёлые двери отсекли его, закрываясь уже без человеческой помощи, едва впустив двоих мужчин в белом. Оба несли венки из цветов, готовясь их положить к ногам Королевы. Интересно, какой спор они не смогли разрешить самостоятельно, решив явиться сюда?

На равном расстоянии между судьей и спорщиками, рядом с дорожкой, но не вставая на неё, из темноты вырос ещё один человек. И заговорил, излагая суть дела вошедших. Те были слишком подавлены атмосферой, чтобы реагировать хотя бы кивками.

Эрик почувствовал себя несправедливо обманутым – захватывающий детективный фильм оказался на иностранном языке и без английских субтитров. Ему следовало раньше догадаться, что Королева-гречанка будет говорить со своими греческими же подданными на родном языке. Всё, что ему теперь оставалось – наблюдать за Нумой и надеяться, что станет поинтереснее. На это шансы были неплохие, Нума явно тяготела к принципам шоу-бизнеса в своих судилищах. Лекарство должно быть не только полезным, но и сверкать, танцевать и, желательно, петь трагическую арию в тот момент, когда исцеляемый пьёт его.

Вот Королева слушает своего глашатая, излагающего суть спора между людьми, явившимися на суд. Чёрную фигуру в темноте плохо видно, светлеет лишь овал лица Нумы в окружении распущенных чёрных волос. Её голова ничем не покрыта, но на волосах мерцают те же искорки звёздной пыли, что осели и на одежде, когда Нума прошла через завесу. Участники процесса испуганно, с мистическим ужасом таращатся на неё. Заметно, что страх перед Королевой в них пересиливает решимость добиться справедливости.

Глашатай, закончив, умолкает. Королева вскидывает голову, произносит короткую фразу на гортанном языке. Киприот, стоящий на сверкающей серебром дорожке слева, заметно вздрагивает. Нума манит его к себе, мужчина силится преодолеть свой страх, но ноги не слушаются его. По-видимому, это была команда подойти. Королева повторяет громче и строже, призывающий жест более резкий… и грек начинает быстро двигаться, будто его несёт поток. На лице – ужас, паника, заплетающиеся ноги не поспевают за телом.

Ладонь Королевы вертикально растопырена, человек резко останавливается. От силы толчка он падает на колени, едва успевая поставить корзину цветов перед Королевой.

По платью и волосам Нумы бегут полоски огня, Эрик едва не стонет от восхищения. Определённо, вручение скрижалей с заповедями Моисею не было таким зрелищным.

В благоговейной тишине Королева обеими руками достаёт охапку цветов из корзины стоящего на коленях подданного, но – какой кошмар – цветы моментально чернеют, словно сожжённые. Свидетели чуда ахают, кроме коленопреклонённого, тот беспрерывно тихо скулит от ужаса.

Нума поднимает вверх правую руку, из полутьмы крыши к ней на плечо слетает белый голубь. Женщина гладит пальцем его пёрышки, тихо говорит что-то. Голубь срывается с плеча, летит и кружит над вторым участником процесса, не сдвинувшимся с места.

Глашатай громко озвучивает вынесенное решение, хотя и так всё понятно по полёту «птицы истины». Нума делает жест «вон», двери распахиваются без посторонней помощи, обоих греков будто ветром срывает с места, несёт по серебряной дорожке на солнечный свет.