Восстание. Документальный роман

Мы стояли перед площадкой с бортиками из досок и слушали, как стучат друг о друга шары бочче и как гортанно кричат шахтеры. О гравий шуршал дождь, но пока он лишь накрапывал, и игроки не спешили уходить. По мокрому песку шары бежали быстрее. Раздался гудок, откуда-то из-под копера повалил пар и завращалось колесо, поднимающее клети. Анна жадно смотрела на площадку и хлопала в ладоши, когда чья-то команда выигрывала. Итальянцы махали ей, не выпуская из пальцев папирос. Пока мы бродили по улицам Марсинеля, я успел рассказать ей все, выболтав все подробности, до фамилии, про народную армию и все-все-все — как будто, не высказав всего до конца, я бы соврал и навсегда все испортил. Анна поняла это и, хотя праздновала первый тревожный день своей свободы за последние три года, слушала меня внимательно. Когда начался ливень, одна из семей пустила нас под навес своего дома-полусферы. Вода бешено грохотала по жестяной крыше, гравий шипел и шевелился. Пахло нагретым камнем. Игроки бросили свой инвентарь и разбежались кто куда. «Вы — вон тот шар, голубой, видите? — наклонившись ко мне, сказала Анна. — А я — этот блеклый, зеленый. Нас бросили так, что мы рядом, и надо оттолкнуться от чего-то, чтобы подобраться к… как вы сказали?» «Покою и воле», — ответил я. «Да, точно, покою и воле. Давайте держаться рядом».

Мы стали видеться каждую неделю, бродили среди терриконов, а когда начинались дожди, прятались в пиццерию. Туда не заглядывал никто, кроме итальянцев. Чужаками мы сидели среди других чужаков, шумных. Частые визиты Анны к швее могли насторожить свекровь, и однажды Анна написала мне письмо с неизвестным адресом, а также датой и временем. Это было кафе на окраине города рядом с парком Ламбер, там пекли особенно вкусные вафли. Анне надоело бояться, и она явилась в кафе с двойной коляской, где сидели Мари-Роз и Нина в белых платьицах. Они оказались ужасно вертлявыми, знали русские слова и все время пытались вылезти из коляски и уйти из кафе. Обе совершенно не стеснялись меня и не слушались Анну, которая беспрестанно хлопотала вокруг них. Принесли вафли с горьким шоколадом, дети сосали пюре из бутылок, и мы наконец-то наслаждались. Мари быстро опустошила свою бутылку и направилась к соседнему столу. Я догнал ее и взял на руки. Мари выгнулась и, изготовившись плакать, потянулась к Анне. Подхватив ее поудобнее, я заговорил: «Ну, дорогая, ну давай дадим маме спокойно поесть. Пойдем посмотрим, кто там сидит». Мари заинтересовалась, и мы подошли ближе к клетке в углу зала. За прутьями сидела птица, которая то склоняла голову, то выклевывала что-то из полупустой тарелочки, где кончились зерна. Мы какое-то время смотрели друг на друга, и затем я сказал: «Соловей». «Сяулей», — пролепетала Мари. Подбежавшая Нина обняла мою ногу и осторожно выглянула из-за нее, будто в клетке сидел дракон. «Не бойся, — сказал я. — Давайте отойдем подальше, он отвлечется и, может быть, нам споет». Но соловей петь не стал, и мы вернулись к столику. Анна собирала ложкой остатки шоколадного крема и смотрела на меня.

Тем временем у прилавка закипал скандал. Отутюженный господин при галстуке, с седыми зачесанными назад волосами ругал того самого громилу с куклой, которого я встретил в свой первый день в Шарлеруа. Громила оставил коляску на улице, взял свою девочку на руки и выбирал с ней шоколадные трюфели. Господина же это возмутило, и он кричал: «Пора положить этому конец! Вы должны ответственно относиться к себе». Громила, крепко обнимая куклу, одетую на этот раз в жакет, говорил: «Вы очень грубы. Немедленно перестаньте кричать при ребенке». Тот обхватил голову руками и сказал как можно спокойнее, взяв отца за предплечье. «Вы что, не понимаете, что это не ваша дочь». Показалось, что громила сейчас расправится с ним, но тот наклонился к господину и сказал как бы по секрету: «Да, я понимаю. Я знаю, что это не моя дочь. Но не могу же я прямо так сказать ребенку». Собеседник его всплеснул руками и, бормоча ругательства, метнулся к выходу. Анна сидела, упав лицом в руки. «Знаете что, — сказал я. — Пойдемте тоже купим трюфелей. Горя вокруг много, но с нас хватит». Нина с Мари понеслись к прилавку наперегонки. Когда мы выкатывали коляску на улицу из тамбура, Анна поцеловала меня в лоб.

Как ни странно, после этого поцелуя эротика отпустила меня и, напротив, все чаще стали сниться особые сны. Я даже завел тетрадь и начал записывал их, надеясь, что однажды мне откроется закономерность.