Восстание. Документальный роман

Sur quinze. Сад, похожий на наш. Мы что-то подбираем: делаем работу. Нас несколько. В боковой ход, который открыт, входят еще женщины и другие люди. Они все смеются и быстро подходят к нам работающим. Собралось много народу. Здесь и мама. Появились столы и все садятся есть. Я все работаю. Оказывается, хозяин сада un anglais и у него сын. Все поели и исчезли по одному. Уходит-исчезает и мама. И бани нет, нет и орешника. С одной стороны дома оказывается сухой неглубокий ров. Я постоял на пороге и собирался уходить. Я одет в лохмотья и опорки. Перед моим уходом приходит нищий anglais и хочет задобрить хозяина. Просит меня — сам боится передать ему два битых зеркала. Я не соглашаюсь. Он просит. Хозяин, не отец, а кто-то другой, выходит и спрашивает: в чем дело? Вот, говорю. Он берет из рук нищего одно зеркало, смотрит внутрь.

Чем дольше мы встречались с Анной — а встречались мы, как правило, в разных местах, и я ждал ее по часу и больше и брал с собой задачник с дифференциальными уравнениями, — тем чаще и чаще ко мне приходили родные и тем острее мне хотелось поговорить с ней об этом. Но всякий раз меня останавливал стыд, к тому же внутри еще не созрела главная мысль, о которой я хотел знать ее мнение. Эта мысль роилась в виде облака из еще нескольких и не сразу превратилась в ту каменную глыбу, которая долго прижимала меня к земле сильнее гравитации: я понял, что не смогу не вернуться. Как бы омерзительно и страшно ни было, существовало что-то сильнее меня, что вторгалось в мои сны и тащило, волокло меня на родину. Письма, которые я писал все три года, на улицу Крестьянскую, да и в Вышегор знакомым, оставались без ответа.

Я измучился настолько, что пересилил себя и решил выяснить, как теперь можно вернуться, в репатриационном пункте с вывеской «UNRRA». Дежурный выдал мне памятку с телефоном и адресом советской миссии в Брюсселе. На вопрос, что он знает о судьбах вернувшихся, дежурный пожал плечами, но взгляд его указывал, что он все-таки что-то знает и знание это сложное. Мама, девочки, отец больше не маячили у меня перед глазами полустертой фотографией — они являлись мне в разных снах поодиночке. Они не звали меня, а просто существовали рядом в этих снах, то появлялись, то исчезали; не качали головой, даже не смотрели с укором — но было ясно, что они меня ждут.

Sur trois sept. Идем по кладочкам через грязную реку с глинистой водой. За мной Марго. Лица ее не вижу, как бы созерцаю ее присутствие. Пройдя середину реки, на второй половине я лег на доску. Сзади Марго говорит «что же мне делать, я не перейду». Я что-то ответил и стал немного ползти. Доска перевернулась и я упал близко от берега, и не обмочился и не испачкался. Забрался на берег, зову Марго, но та упала в реку и исчезла. Больше не слышал и не видел ее.