Восстание. Документальный роман

Впереди над головами афин замаячил очень высокий дом. Он подпирал потолок низко летящих облаков, и я сразу понял, отчего американцы называют такие башни небоскребами. Метров сто не доходя до него, мы усадили детей в соломенные кресла patisserie. Заказав кофе, какао и сдобу, я оставил попутчиков отдыхать и пошел смотреть, как нам сократить маршрут до порта по переулкам. Трамвайные пути в довольно тесном проезде огибали небоскреб слева. Я протискивался по узкому тротуару и напротив входа в башню столкнулся с медным барельефом. Крылатые женщины в шапках наподобие египетских, в длинных одеждах с прорисованными складками держали в руках предметы: весы, гроздь винограда, теодолит, шестеренку — жрецы нового мира, скорбные и величественные. Этот новый мир поглотил старый, где остался отец, имение Лопухиных, голодные разбойники, пытавшиеся схватить его, конного, за стремя, Фосины доски. Частью растоптанная и сожженная, частью нетронутая или мгновенно отстроенная Европа вставала из пепла, я бы мог изобретать здесь новые механизмы или заняться аэрофотосъемкой. Да, мы будем здесь вечными etrangers, но сейчас после войны воцарилось благоприятное отношение к переселенцам. Так какого черта мы выбираем для Нины с Мари и будущих детей ту же безжалостную и к своим, и к чужим родину? Ни мне, ни Анне не было это ни понятно, ни подвластно. Нас влекла ветхая, кровная вина. Мы сознавали ее и обсуждали, но все равно шаг за шагом приближались к пароходу. Кому будет лучше, если мы вернемся? Проверить, живы ли родные, можно было только лично — из-за нависшей войны с американцами письма вряд ли доходили до них. Конечно, они давали понять через сны, что ждут меня, но надеяться на снисхождение чекистов и справедливый суд было смешно. Если чекисты вычислили меня, значит, срочно возьмут и посадят надолго, и семья получит еще одно горе, клеймо, а вовсе не брата и сына. У Анны же вообще нет близких родственников. Так к чему мы стремимся? Пройдя чуть дальше, я оказался на площади перед собором. Его навершие, узорчатые купола были похожи на люпины из нашего сада.

Я вернулся к patisserie, когда Нюра уже волновалась, что полиция арестовала меня за похищение детей. Мы заспешили по разведанным проулкам между мрачных кирпичных домов к порту. До отправления оставалось несколько часов. Почти вся портовая набережная Шельды оказалась спрятанной под деревянные двускатные навесы, на чьих фронтонах был вырезан тот же герб, что на вокзальном медальоне, — якорь, обвитый канатом, руль, шлем Гермеса с крыльями и двумя змеями. У одного из навесов приютилась будка «Passport control». Служащий проверил документы и выпустил нас к судам. Те стояли вдоль берега, а некоторые на рейде. От одного из них отошел медицинский катер с красным крестом и причалил неподалеку. Матросы подцепили носилки с больным к лебедке, и та медленно перенесла их на сушу. Гигант-сухогруз бросил якорь на середине Шельды, и к нему уходили катер за катером, таща обратно карго. Сухогруз привез бананы, и докеры вскидывали на плечи их огромные гроздья и несли на склад.

Мы наблюдали все это, не отрываясь, пока не заметили пароход «Сочи», на который гуськовый кран перетаскивал контейнеры. Именно «Сочи» нам и был нужен. Дежуривший у трапа помощник капитана изучил документы и велел подождать под навесом. Служащие из советского консульства, а также местные, бельгийские, обещали прибыть за полтора часа до отправления. С Шельды и недальнего моря задувало, поэтому мы скрылись под навес и какое-то время топали там ногами, разглядывали старый плакат трансатлантических линий, играли в догонялки, втайне замирая, когда видели очередного человека в униформе: вдруг погоня все же настигла нас? Может, лучше остаться, Анне развестись с мужем и нам уехать в Мец и начать жить по-новому? «Все, все, — повторяла Анна, — раз мы решили, то бежим. Ты же сам говорил: детей отнимут даже во Франции. Даже самый дорогой адвокат нас не спасет». Я закрыл глаза и кивнул.

Должностные лица явились и взобрались по трапу на борт. Помощник сказал, что должно прибыть еще несколько репатриантов, и надо подождать. Наконец нас позвали. Преодолев трап, мы увидели два стола, один с советским чиновником и другой с местным. Еще раз посмотрев наши документы, бельгиец отдал их советскому.

Тот забрал бумажки себе, сверился с каким-то списком, взял франки, выдал наличные, чеки и удостоверения репатриантов с вклеенными в них фотокарточками. После этого матрос взял чемодан Анны и повел нас в каюту, по пути разъясняя корабельные порядки.

Разместившись кое-как в узком пенале, мы нашли белье и застелили детям койки, и я выглянул в иллюминатор. За стеклом покачивались камыши и полоска песка на другом берегу Шельды. Далее колыхались равнины желтой сухой травы. Погоня опоздала, а может, за нами никто не гнался. Раздался гудок, Анна склонила голову мне на плечо, и так мы вышли в осеннее море.

VI