Восстание. Документальный роман

Терриконы скрылись, и наш вагон как бы спланировал в долину, расчерченную дорогами. Детей укачало, и они заснули, а мы не могли оторваться от окна. По полям гуляли коровы, раскрасом напоминавшие мрамор, из перелесков торчали почерневшие шпили церквей, а затем потянулись до горизонта строгие линии каналов. Один из них оказался двойным, с дорожкой посередине, и там, между двумя рукавами, ехала фигурка на велосипеде. У домов, крытых бурой черепицей, прикорнули не телеги или автомобили, а катера и лодки под парусом. Миновав несколько городков, поезд въехал в Мехелен, и мы увидели церковь с башенкой и куполом, нахлобученным еще одним куполом так, что конструкция напоминала перехваченный бечевой ночной колпак. На следующем перегоне в окно хлестнули ветви орешника, а поодаль промчались березы. Показалось, что мелькнула и липовая аллея, похожая на ту, что вела от ярцевского дома к переезду. Вскоре блеснула река, и состав нырнул в подземелье, в вагонах включился свет. За окном теперь неслись мрачные своды и коридоры, и наконец паровоз вынес нас вверх, в залитое светом огромное пространство вокзала, со стеклянным потолком. Сойдя на перрон, мы стояли несколько минут зачарованные, держа за руки детей, оглушенных шумом толпы. Я рассматривал потолок: несущие дуги с медными заклепками, кованый узор, цветы, перевитые лентами. Солнце било сквозь витражи, и вокзал был похож на храм. Вход в зал ожидания напоминал царские врата, а стена над ним — иконостас, где сияли корона, скипетры и животные-апостолы. Люди в униформе подметали перрон, величаво, заложив за спину руки, следили за порядком, вылезали из паровозов — все они казались сосредоточенными служителями храма. Я догадался, почему именно здесь оказался такой вокзал — у кого-то я вычитал, что в начале века Бельгия была второй по мощи империей мира, а Антверпен служил ее главной гаванью, местом, встречающим заморских гостей, да и соседей, и, наверное, поэтому поразить их роскошью и великолепием казалось Леопольду Второму необходимостью. Война смешала и без того пересданные карты, империи рухнули, но служители храма оставались исполненными достоинства и протирали свои подсвечники, хотя снаружи вокзал выглядел закопченным и пыльным.

Вместе с толпами, циркулирующими вдоль иконостаса, мы повернули к вратам и вышли в них. По ту сторону, под нами, оказалась яма зала ожидания. Я вздрогнул, увидев медальоны, похожие на советские колосья в снопе в лавровом венке. На других медальонах были вылеплены жезл Гермеса и львы с надписью «Рах». Выбравшись на улицу, мы сели на тумбу. Анна достала еду для детей, а я сориентировал план, который мне пожертвовал Леон, коллекционировавший брошюры с картами городов. До порта идти оказалось недалеко и почти все время по прямой. Улица бушевала, бурчала неслыханными говорами, была полна людьми в кожаных фартуках и бушлатах. Толпы обтекали киоски, тележки с выпечкой, овощные лотки, с которых продавали разноцветный лук семи сортов. На ближайшем перекрестке мы уперлись в высокий дом с окнами-иллюминаторами под крышей и пузатыми витыми балконами. «Вот бы в таком жить, — сказала Анна, поставив чемодан. — Поселиться бы здесь и никуда не ездить, и пусть даже целый день под окном кричат». Справа вдали вонзались в небо две иглы — шпили заречной кирхи, странной, узкой, как вилка. Со всех сторон на нас смотрели каменные люди, прометен, афины паллады — казалось, весь сонм богов и героев спрятался в нишах, среди колонн, и теперь пялился на нас, уговаривавших Нину и Мари потерпеть еще чуть-чуть, и будет булочка в кафе.