Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.

Когда дед Северьян вышел за село, краешек солнца выполз из-за синей полоски леса и брызнул, пронизывая небо, острыми разноцветными стрелами. Роса была такая большая, что не только бисером рассыпалась по траве и серьгами повисала на листьях кустов и деревьев, но, словно дождем, прибила пыль на дороге. Оставляя серые, четкие следы за собой, дед Северьян тихо брел по лесной дороге, прислушиваясь к щебету птиц. Он шел и вспоминал свою жизнь, – бурную, бесполезную, нечистую… Думал и о смерти, и о внуке. И мысли о внуке занимали его больше всего. Видел старик в Денисе себя, второго себя. И хотелось ему вместе с Денисом прожить вторую жизнь… Прожить такую жизнь, чтобы людям от нее было светло и радостно, чтоб не осквернить ее темными делами и грешными помыслами, чтоб умереть с душой незапятнанной и с сердцем чистым, как первая пороша.

Денис Бушуев Ч. 3. гл. XVII

В просторном кабинете Председателя райисполкома> было душно. Рамы большого венецианского окна были плотно притворены. За окном тихо покачивал тяжелыми листьями пыльный тополь. На массивном дубовом столе чернел мраморный письменный прибор, тускло поблескивал графин с водой и стоял телефон; на углу стола лежала большая, аккуратно сложенная, стопа книг. Маркс, Ленин, Сталин… На стене, прямо над головой Патокина висел портрет Сталина, произносящего речь на XVI-м партсъезде. Паркетный пол застилал огромный и роскошный ковер с пушистым ворсом.

Патокин молчал, перелистывал разложенные бумаги. Молчал и Ахтыров, смотрел на волосатые уши председателя райисполкома. Так они, молча, занятые каждый своими мыслями, просидели минут десять-пятнадцать. Первый нарушил тишину Патокин.

– Слушай, Ахтыров, что я тебе, друг, скажу… – негромко произнес он, не поднимая глаз. Голос его был мягок и приятен. – Я теперь думаю, что зря, брат, я старался, тянул тебя, другим в пример ставил… И зря, друг, пожалуй, тебе и орден Ленина дали.

Он медленно поднял голову и, как-то нехотя, исподлобья, посмотрел на Ахтырова выпуклыми, красивыми и немного грустными глазами. Но грусть эта быстро погасла и что-то другое, тяжелое и недружелюбное, промелькнуло в его взгляде.

– Мы с тобой – коммунисты, в прятки играть нам нечего, поэтому извини, если я буду прям и откровенен. И тебе и мне от этого только польза. Вчера говорил я с секретарем райкома партии, с Ураловым, и вот наше мнение: хреновый из тебя председатель колхоза! Скажем прямо.

Алим усмехнулся и спокойно сказал:

– Еще что? Давай, выкладывай…

– Еще? – повышая голос, переспросил Патокин. – Могу и еще… А еще скажу: гнать тебя надо поганой метлой с должности председателя колхоза! И гнать надо немедленно, пока ты все дело не загубил. Ты посмотри: что ты только натворил! Что у тебя происходит в колхозе!.. С сенокосом управиться не можешь – раз! Кулаков напринимал в колхоз – два! Инвентарь весь порастащили у тебя – три!

– Его и не было… – вставил Алим.

– Уборка хлеба на носу, а у тебя ничего не готово – четыре! Народ у тебя сплошь антисоветски настроен… отчего бы это, а?

– От голода… – тихо ответил Алим, щуря глаза и чуть улыбаясь одними губами.

– А кто этот голод развел, позволь тебя спросить?

– Ты, Уралов, власть наша, да и я, конечно, помог… – еще тише ответил Алим.

Патокин откинулся на спинку кресла и как-то жалко и испуганно посмотрел на Ахтырова.

– Ты что, Ахтыров, с ума сошел? – растерянно спросил он.

Алим ничего не ответил. Патокин перегнулся через стол.

– Послушай, Ахтыров, что с тобой стряслось? – как-то задумчиво и мягко проговорил Патокин.

– У меня сердце кровью обливается от жалости, глядя на тебя. Ты совсем другой. Подменили тебя, что ли?.. Лет пять назад ты горел энтузиазмом… ты был крепкий коммунист, нашей, сталинской закалки, а потом вдруг покатился… и все хуже, хуже и хуже… И вот… вот до чего ты дошел… Ведь до тюрьмы ты дошел после таких слов…

И вдруг, выпрямившись, раздраженно крикнул:

– Да разве с таким дерьмом, как ты, можно построить бесклассовое общество!

– Кроме общества, есть, Патокин, еще человек. И у этого человека есть своя… его собственная жизнь… Вот о ней-то мы и позабыли.

– У коммуниста не должно быть частной жизни! Коммунист живет для общества, для народа…

– А она, Патокин, оказывается, есть… И у меня есть, и у тебя есть.

– У меня ее нет. Запомни это, Ахтыров!

– Нету?.. Так появится. Срок придет и появится… Да как стукнет тебя по башке, тогда узнаешь, какая она, личная жизнь, бывает…

– Но-но… ты поосторожней! – угрожающе предупредил Патокин, приподнимаясь.

– Иди ты, знаешь, куда… – злобно прошептал Алим и глотнул слюну, чувствуя, как пересыхает горло.

– Что?.. – удивился Патокин. – Что ты сказал? Да ты… ты…

– Ах, мать твою!.. – взметнулся Алим и вскочил. – Сука ты паршивая! Ты бы, чем грозить мне, спустился бы вниз, в залы суда, да и посмотрел, как там личная жизнь у общественной в ногах валяется… Ты ведь тюрьмы не пробовал…

– Я не пробовал, а ты вот наверняка попробуешь… Завтра сядешь.