Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.

Лето надвигается всем своим пеклом,
затянутыми шторами, закрытыми жалюзи.
Все покроется жаркой влагой,
горячим июльским пеплом,
а солнце будет сжигать, как его ни проси.

Но довольно об этом. Лучше поговорим о

Городе. Как угодно – так его назови:
хочешь – Афинами, а хочешь – Римом,
захлебнувшимся когда-то в Нероновой крови.

Но нет. Большая Центральная Станция, милый, —

не Афины и не древний иль современный Рим.
Здесь совершенно иначе вытягивают жилы:
Нью-Йорк по-иному незабываем и неповторим.

В Город идут все, алчущие движенья и шума.

Город любит толпу и разглагольствует о себе
перед многоликими, вышедшими из темного трюма —
он перед ними возвышается до небес.

Знаешь, в этом Городе, совершенно особом,

сталь, и цемент, и головокружительное стекло,
и от электрического света и небоскребов
исходит чувственное, удушливое тепло.

Но съевшие с Городом пуд или несколько соли

по фасадам карабкаются куда-то вверх,
не испытывая страха и ни малейшей боли,
нередко срываясь и падая на глазах у всех.

Город не сыт. Ненасытна его утроба.

Дни превращаются в тяжкий каменный миг…
Но вот Олег Ильинский смотрит на фасад небоскреба
и пишет свой легкий графический стих.

1996

«Может, в этом есть нечто странное…»

Владимиру Агеносову

Может, в этом есть нечто странное:
письма пишу в разные страны я,
разным людям пишу я разное
и письма их ко мне праздную.

Боже мой, как все волнующе!

Прошлое, настоящее, будущее —
в рифму, в строчку и в строчечку:
сын родился, выросла дочечка…

Что мне до этого? Что мне до этого!

Все эти строчки – они не поэтовы.
Но нет. Мне житейское варево,
будто на небе великое зарево.

Малое все – велико одинаково.

Все именую в жизни Итакою.
Вместе плывем. И поэтому
все вдохновляет. Все здесь поэтово.

«Много дней сижу я над книгами…»

Много дней сижу я над книгами,
читая чужие стихи, бормоча чужие слова.
Мне бы справиться с ними – крылами, веригами,
играми в жизнь, покуда она у поэтов жива.

Только б книгу сложить – кирпич за кирпичиком,

выбрать у каждого неповторимо свое:
этот – с жестом лихим, та – с красивейшим личиком —
их страстная история? Или просто – наше житье

претворяется вновь, притворяется зверем, святошею…

Друг, а кистью сумеешь изобразить
этого в ритме стиха, ту с рифмованной ношею?
В слове можно заставить их быть.

Книга поэтов, живших когда-то за морем —

океаном, туманом, за самым за краем земли.
Пела и я у костра в шумном и пестром их таборе,
покуда мы вместе дорогою длинною шли.

«В тот первый ряд – нет, не иду…»