Восставший из ада. Ночной народ

Долго размышлять о своей последней линии обороны не пришлось: выстрел вышиб замок, а с ним и половину двери, и воздух наполнился дымом. Костенбаум стрелял вслепую, увидев, что на него кто-то прет. Человек отбросил винтовку, которой снес дверь с петель, и уже поднимал руки, блеснувшие, когда устремились к глазам Костенбаума. Полицейский замешкался настолько, что успел заметить лицо нападавшего – такое, какому место под бинтами или под шестью футами земли, – и только потом выстрелил. Пуля попала в цель, но не замедлила того ни на йоту, и не успел он выстрелить второй раз, как его прижали к стене, а мясная рожа застыла в миллиметрах от его лица. Теперь он слишком хорошо видел, что же блестело в руках. В дюйме от зеницы его левого ока завис крюк. Второй был у паха.

– Без чего обойдешься? – спросил преступник.

– Не стоит, – раздался женский голос до того, как Костенбаум успел выбрать между зрением и половыми признаками.

– Разреши, – сказал Нарцисс.

– Не разрешайте ему, – пролепетал Костенбаум. – Пожалуйста… не разрешайте.

Теперь показалась женщина. То, что на виду, казалось вполне нормальным, но он бы не поставил деньги насчет того, что у нее под блузкой. Наверняка сисек больше, чем у суки. Он в руках уродов.

– Где Бун? – спросила она.

Ни к чему было рисковать яйцами, глазом или чем угодно еще. Они найдут пленника и без его помощи.

– Здесь, – он показал глазами на пятую камеру.

– А ключи?

– У меня на ремне.

Женщина забрала у него связку.

– Который? – спросила она.

– Синяя бирка, – ответил он.

– Спасибо.

Она прошла мимо к двери.

– Погодите… – сказал Костенбаум.

– Что?

– …пусть он меня отпустит.

– Нарцисс, – сказала она.

От глаза крюк удалился, но тот, что у паха, задержался и все еще колол.

– Нужно действовать быстро, – сказал Нарцисс.

– Знаю, – ответила женщина.

Костенбаум услышал, как распахнулась дверь. Оглянулся и увидел, как она вошла в дверь. Когда повернулся обратно, его встретил кулак в лицо, и он свалился на пол с челюстью, сломанной в трех местах.

3

Кормак пережил тот же заключительный удар, но уже падал, когда его нанесли, так что, вместо того чтобы прочно лишить его сознания, кулак всего лишь оставил в тумане, который полицейский быстро стряхнул. Он пополз к двери и вскарабкался на ногу, хватаясь руками. Потом вывалился на улицу. Шум машин, возвращавшихся с работы домой, уже затих, но движение в обоих направлениях сохранялось, и одноногого полицейского, похромавшего на середину улицы с поднятыми руками, вполне хватило, чтобы траффик с визгом стал.

Но пока водители и пассажиры выходили из пикапов и машин, чтобы прийти ему на выручку, Кормак почувствовал, как отложенный шок от самовредительства отключает организм. Слова доброжелателей доносились до помутненного разума тарабарщиной.

Он думал (надеялся), что кто-то сказал:

– Я схожу за стволом.

Но не мог быть уверен.

Он надеялся (молился), что непослушный язык сказал им, где искать преступников, но в этом был еще менее уверен.

Впрочем, пока кольцо лиц вокруг меркло, он осознал, что его истекающая нога оставила след, который приведет к нападавшим. И потерял сознание с чувством исполненного долга.

4

– Бун, – сказала она.

Его оголенное по пояс землистое тело – в шрамах, без соска, – содрогнулось при звуке имени. Но головы он не поднял.

– Ну же, поторопи его.

Нарцисс был в дверях и таращился на пленника.

– Пока ты орешь, ничего не получится, – сообщила она. – Оставь нас ненадолго, а?

– Времени на потрахушки нет.

– Просто проваливай.

– Ладно, – Нарцисс поднял руки в шутливой капитуляции. – Я ушел.

Он закрыл дверь. Теперь остались только она и Бун. Живая и мертвый.

– Вставай, – сказала она.

Он лишь вздрогнул.

– Ты встанешь или нет? У нас мало времени.

– Тогда оставь меня, – сказал он.

Она проигнорировала его просьбу, но не тот факт, что он нарушил молчание.

– Поговори со мной, – сказала она.

– Тебе не надо было возвращаться, – сказал он с сокрушением в каждом слове. – Рискуешь ни за что ни про что.

Не этого она ожидала. Может, гнева за то, что бросила его на поимку в «Зубровке». Даже подозрений из-за того, что пришла с кем-то из Мидиана. Но не это бубнящее сломленное создание, свалившееся в углу, как боксер, который провел на десяток боев больше, чем мог. Где же тот, кого она видела в гостинице, – менявший порядок собственной плоти у нее на глазах? Где небрежная сила; где аппетит? Он едва ли мог поднять голову, не говоря уже о том, чтобы поднять мясо ко рту.

В этом и беда, внезапно поняла она. То запретное мясо.

– Я все еще чувствую его вкус, – сказал он.

Сколько стыда в голосе; человек, которым он был, в отвращении к существу, которым стал.

– Ты не можешь нести ответственность, – сказала она. – Ты не владел собой.

– Теперь владею, – ответил он. Она видела, как ногти впились в мускулы рук, словно он пытался себя сдержать. – И не собираюсь себя отпускать. Буду ждать здесь, пока меня не вздернут.

– Это ничего не изменит, Бун, – напомнила она.

– Господи… – слово перешло в слезы. – Ты все знаешь?