Восточные славяне накануне государственности

Мнение Н.М. Тихомирова было подвергнуто критике Г. Ловмянским, который указал, что «Слово о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь» было не источником ПВЛ, а извлечением из нее, согласившись при этом с литературным происхождением самого термина старцы градские, но справедливо указав, что из этого «не вытекает, что он не отражал действительные атрибуты этой социальной категории». Сам Г. Ловмянский считал старцев градских «племеными правителями не только города, но и его области» (Ловмяньский 1978: 99. Примеч. 23).

Аналогичным был и ход рассуждений А.Н. Насонова, который, приведя мнение В.Н. Строева о том, что старцы градские – это калька греческого обозначения советников Соломона, с которым летописец сравнивает Владимира (Строев 1919), отметил, что «быть может, прибавление «градские» навеяно литературными воспоминаниями. Но без сомнения, «старци» киевских городов – вполне реальный и характерный институт общественного быта, вскоре исчезнувший в Поднепровье как пережиток древности», сославшись в подтверждение своего тезиса на знать и старцев (primates natuque maiores), выступавших в качестве правящего слоя в поморских городах (Насонов 1969: 25).

Итак, по справедливому мнению Г. Ловмянского и А.Н. Насонова, книжное происхождение термина никоим образом само по себе не может свидетельствовать о том, что не существовало самого обозначаемого им явления[74]. А.А. Горский, к сожалению, полностью игнорирует это обстоятельство. Но дело не только и не столько в этом. Из того факта, что рассматриваемые термины помимо летописи используются в церковных и переводных памятниках, никоим образом не следует автоматический вывод об их искусственном, книжном происхождении (ср.: Фроянов 1999: 94; Несин 2010: 67–68).

На наш взгляд, все было ровно наоборот: реальный древнерусский термин использовался переводчиками для наименования определенной социальной категории, которая представлялась им аналогичной какой-либо категории древнерусского общества. Такое явление вполне соответствовало ментальности древнего и средневекового человека. Ю.В. Андреев заметил, что древние греки представляли свой полис единственно возможной формой человеческого общежития, поэтому Гомер «поселяет» в полисах все известные ему народы вплоть до киммерийцев (Андреев 2003: 69–70 и сл.).

По всей видимости, аналогично мыслили и в Древней Руси, представляя свои порядки единственно возможными. Так, летописцы приписывали коллективный вечевой характер принятия решений, существовавший на Руси, обществам, заведомо не имевшим народных собраний («почаша греци мира просити», «реша козари» и т. д.). Поэтому нет ничего удивительного в том, что древнерусский социально-политический институт старцев/старейшин градских представлялся летописцам универсальным и соответствующий термин использовался для обозначения определенных политических структур других народов. Такой вывод позволяет использовать переводные памятники, в которых используются интересующие нас термины как источник для уточнения летописных сведений о функциях старцев/старейшин градских.

Рассмотрим все данные о славянской знати догосударственной эпохи, содержащиеся в летописях.

В Новгородской IV и Софийской I летописях читается следующее известие: «Словене же, пришедше съ Доуная, седоша около озера Ильмеря, и прозвашася своимъ именемъ. Зделаша градъ и нарекоша и Новгородъ и посадиша и старешиноу Гостомысла» (ПСРЛ. IV. Часть I: 3; ПСРЛ. VI. Вып. 1: 3).

Несмотря на то что в ПВЛ и НПЛ этих слов нет, их наличие в двух таких важных для истории древнерусского летописания памятниках, как НIVЛ и СIЛ, побуждает рассматривать этот пассаж как вероятное отражение древней традиции, не отразившейся по каким-то причинам в указанных летописях, тем более что список новгородских посадников, сохранившийся в составе НПЛ, первым из них называет Гостомысла (ПСРЛ. III: 164; 471)[75]. Именно так рассуждал А.А. Шахматов, по мнению которого известие о Гостомысле читалось уже в древнейшем Новгородском своде середины XI в. (Шахматов 2001: 457)[76].

В пользу того, что данный летописный текст отражает древнюю традицию, свидетельствует само имя Гостомысла, известное у западных славян, но неизвестное у славян восточных. Соответственно, едва ли оно могло быть искусственно вставлено поздними летописцами, так как в их времена его на Руси просто не существовало. По данным современной науки, жители Новгородчины – это в значительной своей части выходцы из западнославянских земель (Седов 2002: 348–402; Янин 2007: 206–207), у которых в древности могли быть в ходу подобные имена. И записано одно из таких имен могло быть только летописцами древнейшей поры, до того, как они вышли из обихода.