Восточные славяне накануне государственности

В этом рассказе названа некая старая чадь – очевидно, местная знать. Наименование старая чадь звучит архаично и типологически сходно с такими обозначениями как лучшие/нарочитые мужи из рассказа о мести Ольги древлянам. Обращает на себя внимание и использование лексемы старая, сближающее эту социальную категорию со старцами/старейшинами градскими/людскими.

Чтобы ответить на вопрос, кем была эта старая чадь, надо сначала решить вопрос о том, в какой этнической среде происходили описываемые события. Дело в том, что в историографии распространено мнение о том, что и события 1024 г. и похожие события 1071 г. происходили в финской или смешанной славяно-финской среде (Мавродин 1949: 154–158; Фроянов 1995: 120–121; 144–145). Но основывалась данная точка зрения, к сожалению, как было недавно выяснено, на фальсификате: обрядах, похожих на действия волхвов в 1071 г. и будто бы еще в XIX в. существовавших у мордвы, зафиксированных П.И. Мельниковым-Печерским, а также мордовских мифах о сотворении человека, похожих на слова волхвов, зафиксированные тем же автором. На самом деле все соответствующие будто бы этнографические данные были либо просто выдуманы П.И. Мельниковым-Печерским, либо очень сильно обработаны им так, что отошли от оригинала настолько далеко, что использовать их в каких-либо научных построениях совершенно невозможно. Исследователь хотел реконструировать мордовскую мифологию во всей цельности и для этого сплошь и рядом прибегал к домыслам.

Такого мифа, который приводит П.И. Мельников-Печерский и с которым сопоставляют слова волхвов 1071 г., на самом деле у мордвы нет, он является плодом авторской обработки (Карпов 2008: 112). Как нет ни у мордвы, ни у ее соседей обычаев, схожих с действиями волхвов, – ни одним этнографом они не зафиксированы и, очевидно, также представляют собой плод творчества П.И. Мельникова-Печерского. С другой стороны, слова, влагаемые летописцем в уста волхвам, являются в значительной степени плодом литературного творчества летописца (Тихомиров 1968: 94; Прозоров 2003), а обряды, проводимые волхвами, как убедительно показал Л.Р. Прозоров, находят параллели как в русском фольклоре, так и у других индоевропейских народов (Прозоров 2002). Соответственно, никаких оснований подвергать сомнению то, что события и 1024 г. и 1071 г. происходили в преимущественно славянской этнической среде, нет, тем более что и летопись ни слова не говорит о принадлежности волхвов, идущего за ними люда и противостоящей им знати к финно-угорским народам, на что справедливо указывал М.Н. Тихомиров (Тихомиров 1975: 92).

Соответственно, вполне логично заключить, что и старая чадь – это не что иное, как местная славянская знать, но знать более низкого уровня, чем старцы/старейшины градские/людские: если первые представляли собой высшую знать славянских этнополитических союзов, то старая чадь – знать локального уровня, уровня отдельных небольших славянских «племен». Существует два объяснения конфликта между старой чадью, с одной стороны, и возглавляемым волхвами народом – с другой. Согласно одному из них, это было народное восстание против феодализирующейся элиты, обладавшей в голодный год запасами продовольствия, но, естественно, не спешившей делиться ими с голодающим народом, принявшее форму языческой реакции (Тихомиров 1975: 86–99). Согласно другому, речь идет о языческих представлениях, в соответствии с которыми общественная элита, выполнявшая не только социальные, но и культовые функции, несла ответственность за неурожайный год (Фроянов 1995: 113–139).

Как бы то ни было, но очевидно, что локальная «догосударственная» знать в ряде регионов сохраняла свое влияние еще как минимум в первой половине XI в. Какова была ее дальнейшая судьба? Вероятно, по мере трансформации древнерусского общества трансформировалась и она, став основой боярства древнерусских земель и пополняя ряды княжеских дружинников и представителей административного аппарата. После 1024 г. мы уже не находим в летописях терминов, обозначавших славянскую «догосударственную» знать.

В источниках просматривается и определенная стратификация догосударственной элиты славянского общества, для описания которой используются три группы терминов:

– такие общие обозначения как лучшие мужи или мужи нарочитые, вероятно, охватывавшие всю знать in corpore, конкретное социальное положение названных лиц зависит от контекста;

– термин(ы) старцы/старейшины градские/людские, включавшие в себя верхушку знати восточнославянских этнополитических союзов. В формировании данной социальной страты можно предполагать определенную роль выборного начала;

– термин старая чадь обозначал славянскую «региональную» знать.