Восточные славяне накануне государственности

Как видим, для создания гарнизонов пограничных крепостей, строившихся для защиты от печенегов, Владимир привлекал не население Южной Руси, а представителей разных подчиненных Киеву славянских этнополитий и иных подвластных ему этносов, преимущественно представителей их знати – лучших мужей, с которыми мы уже знакомы на примере летописного повествования о древлянах. Тем самым знать славянских этнополитий, не уничтожаясь физически, отрывалась от своего социума, теряла по ходу смены поколений старое самосознание и вливалась в состав древнерусской элиты[81]. В свою очередь, оставшийся без своей элиты этносоциум тоже быстро дезинтегрировался и вливался в состав древнерусской народности.

Недавно М.А. Несин высказал гипотезу, согласно которой старцы градские были не представителями «племенной знати», а выборными городскими старейшинами, в параллель к которым он приводит выборных германских кунингов, представлявших общину перед королем и его дружиной. По мнению М.А. Несина, старцы градские типологически аналогичны позднейшим выборным должностным лицам древнерусских городов, управлявших ими наряду с князем и его администрацией, представлявших перед ними городскую общину (Несин 2010: 67–68).

С аргументацией исследователя мы не можем согласиться. Касаясь известия о белгородских старцах/старейшинах, он пишет: «Вечники не решили продвигать свой замысел в их (старейшин. – М.Ж.) присутствии, а когда один старец все-таки разыскал их, сразу подчинились ему» (Несин 2010: 68), хотя источник ясно указывает, что на вече не был только один старец («Бе же единъ старець не былъ на вечи томь») и к тому моменту, когда он узнал о том, что оно решило, вече уже закончилось («Что ради вече было?»), соответственно остальные старцы/старейшины на вече присутствовали. И народ не просто «подчинился» им, а сделал это только после того, как был предложен конкретный план спасения Белгорода. Из этой ошибочной посылки об отсутствии старейшин на вече М.А. Несин делает неверный, на наш взгляд, вывод о том, что «градские старцы прямо противостоят всему городскому вечевому «людию» – от простых людей до земских бояр, бывших, таким образом, «старцами» вовсе не поголовно» (Несин 2010: 68), тому людью, к которому обратился старец с вопросом о том, что решило вече.

Плата дани славянами (кривичами) и чудью – варягам, а полянами, северянами и вятичами – хазарам. Радзивилловская летопись

Таким образом, прямых данных о том, что старцы градские составляли специальный выборный городской совет, в источниках нет, но сама по себе идея о роли выборного начала в формировании этой социальной страты, составлявшей, как можно полагать, не просто знать как таковую, но ее верхушку, высший правящий слой славянских этнополитических союзов, заслуживает, на наш взгляд, внимания.

В период, когда знать не превратилась еще в полностью оторванную от народа замкнутую страту, она вполне могла пополняться теми, кто не принадлежал к ней по рождению, равно как и те, кто потерял доверие народа, могли быть выведены из ее рядов. В особенности это относилось к верхушке знати, занимавшей административные должности. В пользу этого предположения свидетельствует известие ПВЛ, согласно которому все древляне, очевидно, на народном собрании принимали решение о том, кого из знатных людей отправить в качестве послов к Ольге. В то же время едва ли в ту эпоху могло существовать жесткое разделение между принадлежностью к высшей общественной элите и вхождением в «городской совет», скорее первое автоматически приводило ко второму. Другое дело, что состав как знати в целом, так и конкретных ее страт был еще относительно подвижен, она лишь шла по пути превращения в замкнутую наследственную группу. Думается, чем-то отличившийся представитель «низшей» знати вполне мог быть инкорпорирован в знать «высшую», а представитель «высшей» знати, потерявший доверие князя и/или народа, «понижен» в статусе. Завершился ли процесс кристаллизации «племенной» знати к моменту ее ухода со сцены, сказать сложно.

В то время как в центральных регионах Руси процесс исчезновения знати восточнославянских этнополитий и ее замены знатью «государственной» (в силу трансформации или карательных акций Киева) в основном уже завершился, на окраинах какое-то время еще сохранялась традиционная структура общества, которая эволюционировала медленнее. Об этом свидетельствует известный летописный рассказ о событиях в Суздале в 1024 г.: «Въсташа волъсви в Суждали, избиваху старую чадь къ дьяволю наоущенью и бесованью глаголяще, яко си держать гобино. Бе мятежь великъ и голодъ по всеи тои стране. Идоша по Волзе вси людье в Болгары и привезоша [жито] и тако ожиша. Слышав же Ярославъ волхвы, приде Суздалю, изъимавъ волхвы расточи, а другыми показани, рекъ сице: «Богъ наводить по грехомъ на куюждо землю гладомъ или моромъ, ли ведромь, ли иною казнью, а человекъ не весть ничтоже» (ПСРЛ. I: 147–148; ПСРЛ. II: 135)[82].