Восточный вал

– …О том самом, что в годы Гражданской войны в России возглавлял крестьянскую анархистскую армию?

– А в двадцать первом, если мне не изменяет память, оказался в эмиграции, в Западной Европе, в частности, во Франции.

– В офицерской школе нам рассказывали о нем как о своеобразном стратеге партизанской войны, в том числе о его «стратегии и тактике войны на пулеметных тачанках». Он ставил на тачанки станковые пулеметы и превращал эти «боевые колесницы» в подвижные истребительные эскадроны. Признаюсь, что воспринимали мы эту его стратегию скептически, хотя было немало свидетельств успешных сражений, перелом в которых возник только благодаря «тактике тачанок».

– Возможно, потому и не доверяли этой тактике степного боя, что ни вам, ни вашим коллегам-курсантам никогда не приходилось видеть, что такое «конная казачья лава» в открытой степи. Какое это зрелище и какие пространства для маневра целых кавалерийских корпусов. А еще потому, что вы не являлись сторонниками анархизма, хотя в двадцатые годы в Германии их было немало, причем одним из лидеров этого оказался и наш досточтимый Герман Овербек.

– Овербек был лидером германских анархистов?! Вы опять что-то путаете, Вольраб!

– В свое время этот факт был установлен специальной комиссией, которая затем решала, как в рейхе должны относиться и к анархизму, и к самому Овербеку.

– Хотите сказать, что его отстранение от должности коменданта – результат выводов данной комиссии?

– Не факт. Но что, отстраняя его от комендантства, учитывали и ее выводы, – несомненно. – И потом, знаете ли, напряжение, которое каждый из нас испытывает от длительного пребывания в подземельях «Регенвурмлагеря»…

– Лучше скажите, что германец, подавшийся в анархисты, – это уже серьезный аргумент для любого уважающего себя психиатра, – согласился фон Риттер.

24

Шаубу повезло, что в тот самый момент, когда он вырвался из кабинета, начальник личной охраны фюрера Раттенхубер как раз появился там.

– Где вы так долго отсутствовали?! – угрожающе тараща глаза, поинтересовался личный адъютант Гитлера.

– Я не знал, что могу понадобиться фюреру.

– Обязаны были знать, – не стал щадить его Штауб, хотя и не имел права давать ему какие-либо наставления.

– И потом, я отсутствовал недолго.

– Но вы же понимаете, что с того момента, когда вас потребовал к себе фюрер, даже минутное отсутствие превращается в целую вечность откровенного безделия.

– Это вы так считаете?!

– Так считает фюрер!

«А ведь Гитлера одолевает страх! – постигал тем временем тайны фюрерской души и психики фюрера его личный секретарь Мартин Борман. – Он ведет себя, как подстрекатель вдоволь побушевавшей уличной толпы, который понял, что страсти утихли, громилы разбегаются, и получается, что отвечать за все содеянное придется только ему. Впрочем, страшит его, собственно, не то, что отвечать все же придется, а что остальные могут избежать наказания… Признайся, что и ты тоже время от времени ощущаешь нечто подобное! – тут же остепенил себя рейхслейтер. – Поэтому и стараешься держаться поближе к фюреру, Гиммлеру, Герингу… В надежде, что, в конечном итоге, найдется с кем разделить свои прегрешения».

Раттенхубер вошел несмело и остановился почти у самой двери. Однако фюрер взглянул на него с таким безразличием, словно начальник личной охраны топчется там целую вечность, поэтому во взгляде вождя прочитывался вполне естественный вопрос: «Как, вы все еще здесь?! Какого черта?!»

– Как там у нас в бункере, все готово? – вдруг ворвался в поток самоистязаний Бормана неожиданно будничный, а потому особенно коварный голос Гитлера.

– Простите, что вы сказали? – дуэтно переспросили Борман и начальник личной охраны, к которому, собственно, и относился этот вопрос.

– Я сказал, что хочу осмотреть бункер! – Гитлер поднялся и, решительно отсекая друг от друга, теперь уже плечо в плечо стоявших, личного секретаря и адъютанта, направился к двери. – И спрашиваю, готов ли он к тому, чтобы я мог осмотреть его.

– Насколько мне известно, – неуверенно молвил Борман, – он готов.

– Вот в этом мы сейчас и попытаемся убедиться.

Борман и Раттенхубер мельком, воровато переглянулись, однако выразить недоумение ни тот, ни другой не решился.

– Что с ним? – вполголоса спросил Борман у Шауба, который до этого маялся в приемной, у приоткрытой двери и слышал весь их разговор с самого начала.

– Понятия не имею.

Вслед за фюрером и Шаубом они пересекли территорию, отделяющую рейхсканцелярию от входа в подземный бункер, который в связи с усилением налетов англо-американской авиации стали усиленно готовить к приему в свои подземные клетушки высшего руководства рейха, и вновь переглянулись.

– Порой даже фюрера настигают иллюзии неверия и сомнений. Даже фюрера! Мы, его окружение, должны понимать это, – каждое слово Раттенхубер произносил раздельно и как бы само по себе, не связывая и не обуславливая его логикой мысли.

– Это предчувствие, рейхслейтер, – ни секунды не колеблясь, объяснил адъютант.