Восточный вал

– Слушай, чего ты хочешь от меня, мразь в мундире? – угрюмо и тоже почти добродушно поинтересовался Отшельник. – Привез меня сюда, так кончай уже: вешай, распинай, сжигай, только перед этим уберись с глаз!

– Это я к тому, – невозмутимо продолжал Штубер, не затаивая зла на обреченного, – что через два часа тебе придется сыграть роль, которая не доставалась ни одному, даже самому великому, артисту, – роль распинаемого Иисуса Христа. Тебе известно, за что именно он пострадал, и ты не отрицаешь его существования, правда? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Вот и прекрасно. Даже не представляешь, как тебе будут завидовать. Какой еще артист и на какой такой сцене или перед кинокамерой способен воспроизвести муки Иисуса так натурально, как это предоставляется сегодняшним распятием тебе?

– У тебя тоже неплохо получилось бы.

– Не смею соперничать, и никогда не посмею. Тем более что партер будет занят людьми, которым надлежит восходить на эшафот мимо твоего распятия. Да, не будет оваций, не будет криков «Браво!», и вряд ли тебя станут вызывать на «бис». Но зато своими муками ты будешь благословлять их, вдохновляя на мужественную, достойную смерть. О галерке тоже позаботимся. Там будет несколько тысяч обитателей лагеря. Вопрос упирается только в одно – в качество судного креста. Хотелось бы, чтобы он выполнен был мастерски. Посмотри на этих, с позволения сказать, плотников. Им бы только дрова рубить, а не голгофные кресты ставить.

– Прикажи, чтобы развязали руки, – неожиданно прорычал Отшельник. – Руки скажи, чтоб развязали! Да не бойся, морду бить не буду.

– Желание кого бы то ни было избить меня, всегда связано с определенным риском. А вот то, что ты решился смастерить для себя крест, на котором будешь распят… Такого в библейских сюжетах не встретишь. Смастеришь, поднимешься с ним на эшафот, как на Голгофу, приколотишь к столбу, под петлей… Я чего-то не предусмотрел во всем этом представлении?

– Когда мы развяжем ему руки, он потребует топор, – вмешался Зебольд. – А в прошлый раз он убежал, зарубив часового топором.

– Ну, зарубил. Что было, то было, – артистично вздохнул Штубер. На то и война, так ведь, Отшельник? И не станет он опять бросаться с топором на часовых, поскольку в его репертуаре нечто подобное уже было. Так зачем повторяться? Правда, имена для новоявленного Христа – Орест, Гордаш, Отшельник… – не совсем подходящие. Да только вряд ли за оставшееся время мы сумеем придумать что-нибудь получше. Словом, руки рядовому Гордашу развяжите, выдайте древесину, топор, пилу и гвозди да выделите двух помощников, и пусть трудится.

– …А то ведь и впрямь сварганят. Не то, что висеть, смотреть на него будет стыдно, – погасшим голосом произнес Гордаш, разминая окоченевшие под веревками руки. – Раз вытерпел Христос, значит, и мы вытерпим.

– Оч-чень правильная мысль! – возбужденно поддержал Штубер.

Не ожидая его дальнейших указаний, Орест подошел к пленным, отобрал у одного из них топор и начал осматривать валявшиеся на земле, уже очищенные от веток и коры, стволы деревьев.

– Этот, вот, возьмите, – скомандовал Отшельник мастерам. Отпилите здесь и здесь, – наметил ударами топора, – на основную балку, на стояк пойдет. А из этого сделаем поперечину, чтобы все, как полагается, по-христиански.

– Оставить троих пленных! – скомандовал Штубер.

– Остальных расстрелять? – оживился Вечный Фельдфебель.

– Остальных – в лагерь! Охрану отвести подальше. Всем быть начеку. Ни в коем случае не стрелять!

Едва гауптштурмфюрер произнес эту фразу, как появился унтер-офицер и сказал, что его срочно просят подойти к рации, расположенной в коляске одного из мотоциклов. Как выяснилось, на связи был начальник службы СД.

– Послушайте, Штубер, мне сказали, что вы, вроде бы, еще не казнили этого скульптора с ликом новоявленного Христа? – спросил он.

– Пока что нет. Но готовится целое театральное представление с распятием. Милости прошу в ложу для почетных гостей.

– Что за инквизиторская страсть у вас к подобным представлениям, барон? Нет, чтобы просто поставить человека на краю ямы и расстрелять. Столетиями проверено и надежно.

– Нельзя так примитивно лишать человека жизни. Особенно если речь идет о жизни талантливого мастера. А почему это вас так тревожит, оберштурмбаннфюрер?

– Теперь это уже тревожит не меня, а Кальтенбруннера.

– Кого?! Кальтенбруннера?! Послушайте, Роттенберг…

– Нет, это вы меня послушайте: немедленно отмените казнь и готовьтесь к тому, что этого скульптора, специалиста по распятиям, нужно будет отвезти в Германию, а оттуда – на один очень важный объект, где срочно понадобились скульпторы, умеющие сотворять распятого Христа.

– Но кто там, в Берлине, мог знать?.. – начал было высказывать свое удивление Штубер, однако Роттенберг нетерпеливо прервал его:

– Скорцени, вот кто мог. Вы ведь похвастались ему, что в руки к вам попал редкий экземпляр талантливого скульптора-семинариста небывалой физической силы? Разве не так?

– Был такой грех, – признал Штубер.