Восточный вал

– Вы помните, что в свое время мы планировали возвести «Восточный вал»[35], который должен был проходить по Волге и который позволил бы нам держаться на просторах России хоть двести лет. – Фюрер исподлобья осмотрел своих соратников, презрительно ухмыльнулся, давая понять, что планы эти не осуществились лишь в силу бездарности каждого из них, и неожиданно резко, хрипло прокричал: – Однако мы не будем сейчас анализировать причины провала этого плана! Уверен, что всем вам они прекрасно известны!

– Известны, мой фюрер, – покаянно, от имени всех присутствующих, признал Геринг, продолжая покачиваться взад-вперед. – Но мужество пилотов люфтваффе общеизвестно. Они сражаются и гибнут, как герои. Даже во время Сталинградской битвы…

Гитлер поморщился и резким жестом остановил рейхс-маршала. Единственное, чего ему сейчас не хватало, так это «сталинградских» воспоминаний.

– Ситуация на Восточном фронте складывается таким образом, что настало время определить тот, последний рубеж, переступить который не должен ни один русский солдат. Только мужественно сдерживая наступление советов, мы сумеем продемонстрировать и Москве, и всему миру наше стремление сражаться против большевистской угрозы до конца. Вот тогда-то наши западные противники поймут, что настало время объединить усилия европейцев в борьбе против русско-азиатских орд.

37

– Хотите убедить меня, что этот новоявленный Христос все еще жив?! – спросил Штубер таким тоном, словно уличал в этом всех присутствующих, как в немыслимом грехе.

– Пока еще – да, – ответил Зебольд. – Как это ни странно.

– Почему так произошло?

– Не по-божески мы его…

– А вы и должны были отнестись к нему не по-божески. Поэтому потрудитесь уточнить.

– Не гвоздями мы его распинали, а всего лишь проволокой.

– И ноги, как видите, на подставке. Аккуратность! – вальяжно объяснял стоявший рядом с фельдфебелем Магистр, античным жестом патриция указывая на распятого на кресте Отшельника, словно на древнюю статую, чудом уцелевшую на площади разрушенного города, посреди военного лагеря варваров.

– Почему вдруг такая «вежливость» и аккуратность, мой Вечный Фельдфебель?

– Насколько мне помнится, вы сказали, что этот гунн еще может понадобиться, – пожал плечами Зебольд.

– Да, я так сказал? В таком случае, считайте, что он уже понадобился, – усиленно жевал нижнюю губу гауптштурмфюрер фон Штубер.

Распятый великан в изорванном красноармейском мундире, с растрепанной на ветру буйной седовласой гривой, был так же мало похож на Иисуса, как орангутанг – на Венеру Милосскую, однако «величайшего психолога войны» это ничуть не смущало.

И сама война как общественное явление, и все, что на ней происходило, уже давно представали перед бароном фон Штубером совершенно не в том виде, в каком они представали перед всеми остальными. Не зря и в штабе группы армий «Центр», и в Главном управлении имперской безопасности его называли теоретиком и «величайшим психологом» войны. Барон не раз подтверждал это свое реноме не только необычными военно-психологическими исследованиями, с которыми выступал на страницах газет и армейского военно-политического журнала «Вермахт»; но и всевозможными экспериментами во время допросов и вербовки русских агентов и партизан.

Вот и сейчас у Штубера проявлялось свое, особое «видение», свое восприятие этого израненного автоматной очередью и распятого «гунна»; как впрочем, и свое понимание всего того «библейского спектакля», который здесь разыгрывался.

– Если Отшельник и впрямь так нужен, – воспрял духом Магистр, – значит, я был предусмотрителен, когда осторожничал с ним. Так что вот он, извольте получить под расписку. Кстати, на будущее: распятие мы производим любым способом и в любом виде, исходя из фантазии заказчика.

– А хватит ли вашей собственной фантазии, Магистр, и вашей, Зебольд, чтобы столь же аккуратно стащить этого дезертира-великомученика с креста и привести в чувство?

– Превратить обреченного партизана в полусвятого великомученика?!

– Только не говорите, что вам это не под силу.

– По-моему, этот азиат всю жизнь должен быть признателен нам за такое нравственное вознесение. Впрочем, чего дождешься от аборигенов, кроме черной неблагодарности?

Штубер проследил, как по распоряжению Зебольда двое полицейских и двое германцев из охранной роты взошли на помост, не очень-то церемонясь, отвязали Отшельника и понесли к стоявшему неподалеку крытому грузовику.

Уже у заднего борта Штубер настиг процессию и взглянул на мученика-славянина. Следы от пуль были обозначены на гимнастерке комками запекшейся крови. Крупное скуластое лицо уже покрылось смертельной бледностью, но именно в то мгновение, когда гауптштурмфюреру показалось, что пленник умер, ресницы его раскрылись и сквозь пелену полуобморочности на эсэсовца взглянули голубовато-белесые, с толстыми оранжевыми узелками капилляров, глаза.

Это был взгляд из потустороннего бытия и принадлежал он человеку, который все еще так и не понял, в каком из миров извергается сейчас его сознание.