Восточный вал

– Им не дано постичь, – уже более глубокомысленно произнес Магистр, восхищаясь собственной мудростью. Все тем же вальяжным движением руки он повелел солдатам погрузить обмякшее и отяжелевшее тело Отшельника в кузов грузовика, и задумчиво проследил, как они закрывают борт. – Все, что вы приказали, будет выполнено, мой командир. Но только им всем… так и не дано постичь.

– Кстати, как вам этот Отшельник?

– Можно ли сотворять из него диверсанта?

– За невозможностью сотворить что-либо богоугодное, – потупив взор, объяснил-признался Штубер.

– Сомневаюсь, – решительно покачал головой Магистр. – Единственная роль, которую он вполне достойно способен сыграть, это роль голгофного мученика.

– Что тоже чего-то да стоит.

– Когда Господь отбирал на эту роль некоего иудея Иисуса, то ошибся дважды: во-первых, потому, что остановил свой выбор на еврее…

– Для истинного арийца, – напомнил ему гауптштурмфюрер СС, – уже одного этого аргумента вполне достаточно, чтобы навсегда отречься от Библии.

– А во-вторых, потому, что в образе этого еврея мир увидел недостойного подражания безвольного страдальца, вместо того, чтобы восхищаться достойным подражания мужеством воистину сильного, волевого человека. Но, им не дано было постичь.

Магистр сел в кабину, и водитель с такой прытью рванул грузовик с места, словно заслышал выстрел стартового пистолета.

«Божественно», – вдруг вспомнилось Штуберу. – А ведь это любимое словцо Беркута, – только сейчас постиг истинный смысл молвленного Отшельником. – Он сказал «Беркут», и тут же произнес: «Божественно». Что это: угроза? Напоминание о возмездии, которое неминуемо последует от Беркута? Вряд ли. Скорее, попытка воодушевить себя мужеством одного из тех апостолов войны, храбрость и величие которых постичь нам действительно не дано».

Часть вторая

1

Фюрер все еще стоял, упираясь руками в карту, как марафонец на старте, и говорил, ни к кому конкретно не обращаясь, ни на кого не глядя. Однако речь его становилась все более зажигательной, постепенно он вводил себя и окружающих в то полугипнотическое состояние транса, при котором его слово, его воля, становились доминирующими, и все вокруг начинали проявлять готовность во всем соглашаться, все признавать и безропотно выполнять любое его приказание.

Первым этому воздействию поддался Гиммлер. Лицо его превратилось в маску: вскинутый подбородок застыл на наивысшей точке, тонкие губы соединились в едва приметную прорезь, сквозь которую вряд ли сумело бы пройти даже лезвие ножа. Борман, Геринг и, пришедший вместе с ним, Кейтель, тоже оцепенели. И лишь державшийся чуть отстраненно от генеральской компании, рядом с размякшим Геббельсом, Скорцени сохранял полное спокойствие. Даже в его вытянутой по стойке «смирно» фигуре не ощущалось ни особого напряжения, ни покорности, ничего, кроме обычной армейской вежливости.

Но когда фюрер все же окончательно поднял голову и оторвал руки от карты, он, прежде всего, отыскал взглядом именно его. Туда же обратили свои взоры и все остальные.

Ни для кого уже не было секретом, что само присутствие на любом из совещаний первого диверсанта рейха вдохновляло фюрера, вселяло веру в своих солдат, озаряло слишком преувеличенной надеждой на то, что в Германии всегда найдутся люди, способные совершить нечто такое, чего никто кроме них совершить уже не в состоянии.

– Вот он – последний «Восточный вал» рейха, – уже не глядя на карту, но, тем не менее, безошибочно ткнул Гитлер пальцем в правый берег Одера, между Шведтом и Старгардом-Щециньским. – Вы видите его, Скорцени?

– Вижу, – твердо ответил обер-диверсант рейха, даже не пытаясь при этом дотянуться взглядом до того места на карте, по которому нервно ударял пальцем его кумир.

– Он формируется по линии: Одер – Морава – Дунай и румынские Восточные Карпаты, до границ Австрии, – с неприступными укреплениями в Восточных Альпах, в виде второго эшелона… Однако главные опорные пункты и главные силы мы должны сосредоточить именно здесь, на Одере, мощно укрепив оба его берега и сосредоточив на них наиболее боеспособные части резерва. Здесь, на берлинском направлении, на участке между Шведтом и Франкфуртом-на-Одере, следует ожидать главного удара русских, ни один солдат которых не должен ступить на левый берег Одера. Ни один солдат! Вы слышите меня, Кейтель, Геринг, Гиммлер? Ни один русский солдат!

– Здесь части СС будут стоять насмерть, – решился подать голос только Гиммлер.

Однако фюрер и не ожидал услышать от своих полководцев что-либо достойное внимания. Он уже давно разочаровался в них, точно так же, как они разочаровались в нем.

– В то же время ни один германский воин не имеет права оставить свои позиции до тех пор, пока он жив. Ни один, пока… жив!

– Части СС, – вновь пытался заверить его в чем-то рейхсфюрер СС, однако Гитлер нервно прервал его:

– Речь идет не только об СС, Гиммлер, не только об СС, – решительно помахал он перед своим лицом дрожащим указательным пальцем.

– Это будет доведено до всех солдат рейха, мой фюрер, – благоразумно заверил его Кейтель.