Восточный вал

«Величайший психолог войны» тоже, хотя и куда более скептически, осмотрел едва затянувшиеся раны Отшельника, множество мелких ран и следов от побоев на его теле, и воинственно оскалился.

– В ваше распоряжение предоставили идеальный человеческий материал, господин хирург. А вы даже не способны по достоинству оценить это.

– Экземпляр редкостный, согласен, – почесал лейтенант-медик натертую оправой переносицу. – Но есть в нем что-то от вымирающего племени демонов. Оставите его нам еще на несколько дней или же прикажете «завернуть»?

– Прикажу.

– Немедленно? Следовало бы еще раз наложить повязку. Этот увалень почти не контролирует свои движения и поражающе нечувствителен к боли.

– Ну, знаете… я мог бы предоставить вам и куда убедительнее свидетельства исключительной исключительности сего экземпляра. Вот только свидетелей, способных подтвердить мои доводы, он постарался убрать.

– Обычно я стараюсь не вникать в мирские грехи и забавы моих пациентов, – произнес хирург тоном смиренного перед Богом и судьбой пастыря.

– В священники бы вам, а не в медики.

– Перевяжите его, – обратился хирург к ассистенту, присутствовавшему здесь скорее из соображений безопасности, нежели из необходимости выполнять свои профессиональные обязанности. – И через десять минут доставьте в ординаторскую. Часовой, сюда!

Штубер проигнорировал жест, которым хирург предложил следовать за ним, и, отойдя к окну, принялся с интересом наблюдать, как, даже в присутствии часового и офицера, худощавый фельдшер с некоторой опаской подступается к Отшельнику.

Два дня назад гауптштурмфюрер получил приказ вместе с двумя своими людьми явиться в «Регенвурмлагерь», чтобы вступить в должность начальника местного отдела службы безопасности СС (то есть отдела СД). Однако он решил, что ослаблять его антипартизанскую группу только для того, чтобы заполнить безобидную вакансию в «СС-Франконии», в Берлине не стали бы.

Командир группы «Рыцарей рейха»[37] прекрасно понимал, что в таинственное подземное логово СС его загоняют ненадолго и только для того, чтобы ознакомился с ним, обжил и советами своими подготовил офицерский корпус гарнизона к действиям в условиях огромного подземелья, до выходов из которого русские, судя по всему, рано или поздно доберутся. То есть к действиям уже в условиях вражеского тыла, с применением партизанских методов войны.

Штубер признавал такое решение логичным. Если уж и готовить для «СС-Франконии» какую-то особую диверсионную группу, то, конечно же, его.

– Вам была предоставлена возможность сотворить скульптурную «голову Христа» и лучшую виселицу второй мировой, – когда Штубер заговорил по-русски, фельдшер и часовой вздрогнули и застыли, словно в ожидании выстрела в спину. – Не цените, Отшельник. Кому еще из мастеров было позволено создать лучшую виселицу рейха? Кому еще было даровано право возвести самую величественную из виселиц Второй мировой?

– У тебя бы это получилось лучше, эсэс, – неожиданно зычным басом отозвался Орест. – Ты уже сотворил из меня «живое распятие».

– Каюсь, от лестных слов уши мои не вянут. Но самокритично замечу, что «вознестись» после распятия вам, господин Гордаш, как это ни странно, так и не посчастливилось. Но тут уж претензии не ко мне, а к Господу. Хотя, даже не имея его позволения, мы вас воскресили.

– Ради чего? – Восседавший на перевязочном столе Отшельник казался каким-то устрашающе гороподобным.

Услышав его вопрос, фельдшер, очевидно, немного сведущий в русском, прекратил перевязку и тоже вопросительно уставился на Штубера, словно и его этот вопрос мучил так же, как и Гордаша.

– Я ждал, когда вы зададите подобный вопрос, Отшельник. Я ждал его. – Штубер уселся на подоконник, и, расстегнув кобуру, как бы невзначай оперся ладонью о рукоять вальтера. Он знал повадки сего блудного сына Славянии, знал силу его ярости и решил не рисковать. – А ведь действительно: ради чего мы вас воскрешали? Самое время порассуждать.

В ту же минуту на местечко обрушился ливень. Под порывами ветра мощные косые струи били в окна короткими очередями, угрожая разнести и без того потрескавшиеся под ударами бомб и артобстрелами стекла. Штубер понимал, что в эти минуты природа пытается излагать каноны своей собственной философии, и этим тоже вдохновляла его.

– Одни ввязываются в войну только ради того, чтобы истребить как можно больше врагов, другие – чтобы утвердиться в образе сверхчеловека. Третьи – в надежде добыть чины и трофеи, завоевать «жизненное пространство», просто излить собственную ненависть к роду человеческому…

– Но больше, куда больше тех, кто вообще не желал ввязываться в нее, – сквозь едва слышимый стон проговорил Отшельник.

– Об этих мы говорить не будем, господин бывший семинарист. Они не достойны настоящей, великой войны. Они слишком жалки для нее.

– «Слишком жалки» для войны? – удивленно повел подбородком Отшельник. Определение ему явно понравилось.