Вот и вся любовь

Так я ревновала маму к ее тетрадям, классным журналам, особенно когда она своим кружевным почерком любовно выводила столбики фамилий ненавистных мне и любимых ею учеников.

Но — утешаюсь тем, что, как ты пишешь, твои симпатии и увлеченности длятся не долее полутора лет. Срок уж близок. И даже миновал. Однако ты уж разбаловала меня, я жду писем и горжусь, что помнят меня, и хвастаюсь твоими письмами перед знакомыми старушками–училками (они–то никто не получают не только таких, но и вообще никаких писем от учеников)… Самое непостижимое для меня — как ты все успеваешь? И как и где находишь силы не впадать в панику из–за своих и девочкиных болезней? Ну, ты–то ладно: редкая женщина гладко проходит свой женский путь. А вот доченька… Дай–то вам бог изжить эту напасть — чтобы без последствий. Я потихоньку молюсь. Прошу у Бога и судьбы, чтобы было милосердие, чтобы невинное и нежившее еще дитя избавилось бы от этой болячки. Здесь делают уникальнейшие операции. Но — говорят так: «Столько волос на голове нет, сколько надо заплатить врачам, если ты проходишь по гостевой или турпутевке».

Так или иначе, очень–очень хочу и молюсь (как умею), чтобы все обошлось благополучно.

…Все это, может быть, потому, что у вас дождь и серый асфальт, а здесь — летний, часа на два дождь, потом синее небо, и — цветет вовсю шиповник, и появились первые зимние (!) цветы — желтые колокольцы курослепа.

Ваша Е. Н.

Мне пришлось объяснять: стакан — это вместе с тоником, а джину было, как в фильме, на дне бокала; пришлось язвить: что теперь понимать под «зарубежной жизнью»; и утешать: врачи любят слишком злые диагнозы, а мы с дочкой… мы еще повоюем.

40

Не хватает в жизни деталей,
Подробностей жизни моих родных.
Из черноты, из неслышной дали
Не разбираю я шепот их.
Реальность реальных училищ,
Дома, где пальма и шестеро сыновей.
Все незнакомо, во всем истома,
Жженье вскипающей крови моей…

Дорогая Ирина!