Вот я

Три часа Джулия шла пешком до квартиры Марка. Джейкоб писал и звонил, писал и звонил, а Джулия не писала и не звонила удостовериться, что Марк дома. Кнопку звонка она нажимала и отпускала одновременно: цепь замкнулась на оглушительное мгновение, будто птица ударилась в окно.

— Алло?

Она молча застыла. Улавливает ли микрофон ее дыхание? Слышит ли Марк с четвертого этажа, как она выдыхает?

— Джулия, я тебя вижу. Там небольшая камера, прямо над кнопками.

— Это Джулия, — сказала она, будто пытаясь отрезать и выбросить последние пару секунд и по-человечески ответить на "алло".

— Да, я на тебя смотрю.

— Не очень приятное ощущение.

— Так выходи из-под прицела и поднимайся.

Дверь сама собой отворилась.

А затем перед ней распахнулись двери лифта, а потом еще раз.

— Не ожидал тебя, — сказал Марк, встречая ее на пороге.

— И я от себя такого не ожидала.

Она невольно окинула комнату взглядом. Все было новым и свеженьким: фальшивая лепнина, блестящие полы, прямо как для боулинга, пухлые ползуны регуляторов света.

— Как видишь, — сказал Марк, — еще многое не закончено.

— А у кого закончено!

— Куча мебели приедет завтра. Завтра все будет выглядеть совсем не так.

— Что ж, я рада, что увидела, как оно до.

— И это временно. Мне нужно было где-то жить, а тут… можно жить.

— Ты думаешь, я сужу тебя?

— Нет, но думаю, ты оцениваешь мое жилище.

Она взглянула на Марка: он явно старался — ходил в тренажерный зал, укладывал волосы, покупал вещи, которые кто-то — в журнале или в магазине — рекомендовал ему как стильные. Оглядела квартиру: высоки ли потолки, окна, сияет ли техника.

— А где ты ешь?

— Обычно куда-нибудь хожу. Всегда.

— А где ты открываешь почту?

— Вот на этом диване я делаю все.

— И спишь на нем?

— Тут я делаю все, только не сплю.

Все, только не сплю: это было невыносимо двусмысленно. Или так показалось Джулии. Но в этот момент ей все казалось невыносимо двусмысленным, потому что она была невыносимо к этому предрасположена. Пока не восстановилась кожа, у Сэма рана оставалась открытой и был постоянный риск заражения. Джулия по-детски не хотела видеть причину уязвимости в самой ране своего ребенка: для нее рука Сэма оставалась прежней, а вот внешняя среда как бы стала более агрессивной. Из больницы они поехали прямиком в кафе-мороженое. "Полить всеми сиропами?" — спросила официантка. Толкая ладонью дверь — первую дверь, которую она отворяла после того, как захлопнулась та, тяжелая, — Джулия заметила оборотную сторону таблички "Открыто".

— Смотри, — сказала она, находя в своей шутке еще одну причину ненавидеть себя, — мир закрыт.

— Нет, — сказал Сэм. — Защищен. Как бухта.

Еще одна причина ненавидеть себя.

У нее было столько всего, что можно было сказать Марку. И куча тем для пустой болтовни. В летнем лагере Джулия научилась застилать кровать с больничными уголками. В больнице она научилась втискивать плотно сложенные слова между тяжкими секундами. Но вот сейчас ей не хотелось, чтобы было аккуратно или незаметно. Но ей и не хотелось, чтобы все было таким растрепанным и раскрытым, каким казалось.

Чего же ей хотелось?

— Чего я хочу? — спросила она, мягко, словно вдруг оказалась в открытом космосе.

Ей хотелось что-то в себе обнажить, но что и насколько?

— Что? — спросил Марк.

— Не знаю, зачем я тебя спрашиваю.

— Я не расслышал, что ты спросила, — сказал он, подступая поближе, может быть, чтобы лучше слышать.

Она перепробовала все: соковую диету, поэтические запои, вязание, писание писем от руки людям, с которыми прервался контакт, моменты полной искренности, которые они друг другу обещали в Пенсильвании шестнадцать лет назад. С десяток раз она пыталась медитировать, но неизменно сбивалась, когда надо было "вспомнить свое тело". Она понимала, что от нее требуется, но не могла и не хотела это выполнить.

Она сделала шаг навстречу Марку, приближаясь, может быть, затем, чтобы ее слова были лучше слышны.