Вот я

Рядом мочился мужчина в возрасте Ирва. Струя у него шла неровными толчками, как из газонного дождевателя, и на неврачебный слух Джейкоба это воспринималось как симптом. Сосед негромко крякнул, и Джейкоб невольно бросил взгляд в его сторону, и они успели обменяться мимолетнейшими улыбками, пока не опомнились, где находятся: в таком месте, где допускается лишь секундный обмен взглядами. Джейкобу показалось, что он давно знает этого человека. Ему часто казалось такое над писсуаром, но на сей раз он был уверен — как и всегда. Где же он видел это лицо? Учитель из начальной школы? Учитель кого-то из мальчиков? Кто-то из друзей отца? На миг он решил, что этот незнакомец встречался ему на каком-то старинном фото восточноевропейской родни Джулии и что он явился из прошлого, чтобы доставить какое-то предупреждение.

Джейкоб вернулся к мыслям о негромком журчании ручья и медленном умирании поясницы, о деградации которой он, как и многом и многом другом, не задумывался, пока не вынудили, и тут пазл сложился: Спилберг. Лишь только эта догадка явилась, она уже не подвергалась сомнению. Конечно же, он. Джейкоб стоял, вынув член, бок о бок со Стивеном Спилбергом, тоже вынувшим свой. Какова могла быть вероятность такого?

Джейкоб рос, как и любой еврей в последней четверти двадцатого века, под крылом Спилберга. Или скорее, в тени его крыла. "Инопланетянина" он посмотрел в первую неделю проката три раза, все в "Аптауне", и каждый раз прикрывал глаза ладонью, когда велосипедная погоня достигала кульминации, столь упоительной, что буквально нестерпимой. Он смотрел "Индиану Джонса", потом следующего и следующего. Пытался досидеть до конца "Всегда". Никто не совершенен. Но лишь до тех пор, пока Спилберг не снял "Список Шиндлера": в этот момент он просто перестал быть собой, а превратился в их представителя. Их? Миллионов убитых. Нет, подумал Джейкоб, представителем нас. Неубитых. Но снят "Шиндлер" был не для нас. Он снят для них. Для них? Конечно, не для Убитых. Они не смотрят кино. Он для всех, кто не относится к нам: для гоев. Потому что через Спилберга, на банковский счет которого широкая публика была обязана делать ежегодные взносы, мы наконец нашли способ заставить их увидеть наше отсутствие, ткнуть носом в дерьмо немецких овчарок.

И боже, как его любили. Джейкобу фильм казался затянутым, слезливым и на грани китча. Но он глубоко тронул и его. Ирв осудил выбор жизнеутверждающей истории о холокосте, и, каковы бы ни были цели и намерения автора, статистически пренебрежимый счастливый конец, обеспеченный такой статистически пренебрежимой категорией людей, как хорошие немцы. Но даже Ирва фильм тронул в высшей степени. Исаака же нельзя было растрогать сильнее: Ты видишь, ты видишь, что с нами сделали, с моими родителями, с братьями, со мной, видишь? Все растрогались, и все прониклись убеждением, что растрогаться — это самый ценный эстетический, интеллектуальный и этический опыт.

Джейкоб хотел бросить взгляд на пенис Спилберга. Единственный вопрос: под каким предлогом?

Каждый ежегодный осмотр у доктора Шлезингера заканчивался одинаково: доктор опускался перед Джейкобом на колено, обхватывал снизу ладонью его яички и просил повернуть голову и покашлять. Это же врачи, очевидно, просили делать всех мужчин, хоть и неясно, для каких целей. В общем, покашливание и отворачивание как-то связаны с гениталиями. Не особенно убедительно, но довольно, как казалась Джейкобу, логично. Он покашлял и бросил взгляд.

Размер не произвел впечатления — у Спилберга был не длиннее и не короче, не толще и не тоньше, чем у большинства рыхловатых еврейских дедушек. Не был он больше других похож ни на банан, ни на маятник, ни чересчур морщинист, ни лампообразен, не рептилоидный, не плоский, не грибовидный, не варикозный, не крючконосый, не косоглазый. А бросалось в глаза то, чего у него не должно быть: член Спилберга не был обрезан. Взгляд Джейкоба практически никогда не подвергался такому оскорблению, как созерцание необрезанного пениса, поэтому не поручился бы головой за точность своего наблюдения — а это было важно, — но он знал достаточно, чтобы понимать: нужно взглянуть еще разок. Однако строгий туалетный этикет запрещал приветствия, кашель же мог сойти за оправдание одного мгновенного взгляда, и просто невозможно повторить этот прием без того, чтобы это выглядело как заигрывание, и даже в мире, где Спилберг не был творцом "Искусственного разума", такого Джейкоб не допустит.

Таким образом объяснений могло быть четыре: 1) Джейкоб принял за Спилберга другого человека и принял обрезанный пенис за необрезанный; 2) Джейкоб принял за Спилберга другого человека и верно классифицировал его пенис как необрезанный; 3) это был Стивен Спилберг, но Джейкоб ошибочно принял его пенис за необрезанный — конечно же, он обрезан; или 4) Стивен Спилберг не обрезан. Будь Джейкоб азартен, он поставил бы гору фишек на пункт 4.