Вот я

На кровати снова груды вещей, которые еще только предстояло раздать любимым людям. Последние два года превратились в затяжной процесс раздачи всего, чем он обладал, и оставшееся до нынешнего дня — это то, с чем труднее всего расстаться не из-за сентиментальной привязанности, а из-за того, что кто бы мог захотеть эти вещи иметь? У него было кое-какое действительно приличное серебро. Милые фарфоровые чашки. И если ты можешь допустить, что затеешь хлопоты и траты по перетяжке, тогда без иронии можно было бы подумать о сохранении нескольких кресел. Но кто захочет тащить домой или даже до ближайшего мусорного контейнера оберточную бумагу, на которой до сих пор остались следы граней когда-то облеченных в нее коробок?

Кому понадобятся стикеры для заметок, бумажные сумочки, миниатюрные блокнотики на спирали и массивные ручки, подаренные как рекламные сувениры фармацевтическими компаниями и взятые лишь потому, что их давали?

Коробочка окаменевшего мармеладного драже, подрезанного на кидуше в честь рождения кого-то, ныне ставшего акушером. Это кто-нибудь возьмет?

Поскольку к нему никто не ходил, места для верхней одежды не требовалось, поэтому шкаф в прихожей стал прекрасным местом для хранения еще одного мотка пузырчатой пленки, в которой не было никакой нужды. Летом пузырьки расширялись, и дверца шкафа выгибалась — шпильки петель от давления поворачивались на тысячные доли градуса против часовой.

Кто из живущих захотел бы получить то, что осталось ему раздать?

И от какого возмущения покоя, от чьего внезапного вмешательства вдруг зашипело последнее имбирное пиво в холодильнике?

Израильтяне приехали!

Тамир ухитрялся тянуть за собой три чемодана на колесиках, таща при этом два пакета из дюти-фри, набитых — чем? Какого дерьма ему потребовалось, что он заставил своих родных столько ждать? Швейцарские часы? Одеколон? Громадные пластмассовые шары "Эм энд Энс", наполненные малюсенькими шоколадными шариками?

В каждый приезд Тамир неизменно удивлял Джейкоба своим обликом. Вот перед Джейкобом человек, с которым у него общих генов больше, чем почти с любым другим человеком на земле, а многие ли из спешащих мимо прохожих вообще могли бы предположить, что эти двое родственники? Цвет кожи можно объяснить пребыванием на солнце, а отличия в сложении отнести на счет диеты, упражнений и силы воли, но как насчет его острого подбородка, нависающих бровей, волос на фалангах пальцев и на голове? Как насчет размера его ног, его безукоризненного зрения, его способности отрастить густую бороду за время, пока поджаривается гренок?

Он сразу двинулся к Джейкобу, как перехватчик "Железного купола"[29], сгреб за плечи, смачно поцеловал, затем отстранился на расстояние вытянутых рук. Стиснув плечи Джейкоба, оглядел его с ног до головы, будто примеряясь съесть или изнасиловать.

— Да, видно, мы больше не дети!

— Даже наши дети уже не дети.

Грудь у него была широкая и твердая. Подходящая поверхность, чтобы кому-нибудь вроде Джейкоба расположиться на ней писать о ком-нибудь вроде Тамира.

Он опять отстранился на длину руки.

— Что на тебе написано? — спросил Джейкоб.

— Смешно, ага?

— Ну вроде, но я не уверен, что все понял.

— "Судя по твоему виду, мне надо выпить". По твоему виду, а выпить надо мне.

— Подожди, то есть "ты такая уродина, что мне надо выпить" или "по твоему виду ясно, что мне надо выпить"?

Тамир обернулся к Бараку и сказал:

— Ну, говорил я тебе?

Барак кивнул и засмеялся, и Джейкоб опять не понял, что это означало.

С последнего приезда Тамира прошло почти семь лет, Джейкоб в Израиле не бывал со своей свадьбы.

Джейкоб сообщал Тамиру только хорошие новости, по большей части приукрашенные, а порой откровенно выдуманные. Как оказалось, Тамир и сам не чурался украшательства и вранья, но чтобы правда вышла наружу, потребовалась война.

Все обнимались со всеми. Тамир оторвал Ирва от земли, выжав из него негромкий пук — этакий анальный Геймлих[30].

— Я заставил тебя пернуть! — воскликнул Тамир, с удовлетворением взмахнув кулаком.

— Ну, просто чуток газа, — смутился Ирв: переименование при отсутствии разницы, как сказал бы доктор Силверс.

— Сейчас пернешь еще разок!

— Ой, не надо.

Тамир вновь обхватил Ирва и оторвал от земли, на сей раз сжав чуть покрепче. И прием вновь сработал, в этот раз даже лучше — в весьма специфическом понимании лучшего. Вернув Ирва на землю, Тамир глубоко вдохнул и вновь распахнул объятия.

— А теперь ты обосрешься.

Ирв сложил руки на груди.

Тамир радостно рассмеялся:

— Шучу, шучу!

Все, кроме Ирва, посмеялись. Макс заливисто хохотал в присутствии Джейкоба первый раз за несколько недель, а возможно, и месяцев.

Затем Тамир вытолкнул вперед Барака и, взъерошив ему волосы, объявил:

— Ну, гляньте. Мужик, верно?

Мужик было самое подходящее слово. Высоченный, словно высеченный из Иерусалимского камня и щедро декорированный шерстью, с грудью — прямо можно было бы играть в пристенок, если бы не лес волос-пружинок такой густоты, что все, попавшее туда, застревает навечно.