Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы

Это абсолютная чушь. Потому что, во-первых, не дай Бог, не ведаете, что говорите, нет в нас никакой «его части»; во-вторых, нельзя никакой, совершенно никакой грех уравнивать с богоубийством; в-третьих, это совершенно бессмысленно, второго такого грешника нет и быть не может.

Его грех, направленный непосредственно и осознанно против живого Бога, настолько выламывается за все рамки, что среди людей ему и вправду не может быть ходатая.

Потому что сострадательное прикосновение к такому греху разрушит, в свою очередь, уже самого заступника.

Даже молиться за Искариота нельзя, прося для него у Христа милости, цена которой — Его жизнь. Потому что это будет та самая молитва во грех: оцени его душу выше Своей жизни и его страдание — выше Твоего страдания.

То, что он с сатанинской подачи сделал со своей душой, приводит к аду вечного мучительного слияния со своим грехом и вечной смерти. Земля и небо скажут на такое воздаяние «аксиос»^[121] и будут совершенно правы.

Но все же… давайте включим в это уравнение Христа.

Слава Божия

Мы умрем и [будем] как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать; но Бог не желает погубить душу и помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного

(2 Цар. 14: 14).

Конечно, мы не можем с полной достоверностью знать, что думал, чувствовал и имел в Себе Христос, и это необходимо помнить и иметь в виду. Кто рискнет уверенно описать, что происходило в сердце Сына Божьего? Слишком большой дерзостью было бы настаивать на однозначном толковании. Но мы можем предположить — исходя из текста Писания, из логики уже произошедшего, из того, что мы знаем о том, каков Спаситель и каково Его отношение к человеку.

Итак, все сказанное выше Христос, без сомнения, предвидел. Он знал, что Иуда, раскаявшись, без Него не справится и трех дней до Его возвращения не проживет. И, наверное, все-таки не хотел ему такой участи, раз уж не отдал его в Гефсимании. Он вообще никогда ничего зря не делает.

Потому что Он до конца любит и жалеет Своего ученика, хоть тот предатель и богоубийца. Потому что всегда заслоняет нас Собой от самого страшного, прикрывает Своей жертвой от последствий наших грехов. И возможность такую, и право Он приобрел Своей смертью, которая заслон нам от нашей смерти второй.

Христос, пострадавший от этого преступления, Единственный имеет право Иуду пожалеть и сказать «не хочу» его заслуженным мукам. Единственный, кто может спасти его, потому что Он Сам — Суд и нет над Ним никакого закона. Единственный, кто может разрешить парадокс и поставить запятую между словами «казнить» и «помиловать» по Своему милосердию.

Единственный ходатай, который у Иуды может быть.

Спасай взятых на смерть, и неужели откажешься от обреченных на убиение? (Притч. 24: 11)

Его любовь не останавливается на пороге ада, как бы заслужен ад ни был, — она спускается в ад. В самом прямом смысле этого слова.

Даже если ты и есть самый воплощенный ад.

Чтобы понять это, следует начать с вопроса, возвращающего нас на несколько часов назад.

Как он все-таки смог раскаяться?

КАК?

В чем промахнулся сатана? Ведь, казалось, расчет его был сногсшибательно верен. Человека не должно было остаться. Личности не должно было остаться. Сатана довел Искариота до точки невозврата — но внезапно все это рассеялось, как предрассветный туман.

Откуда у человека, совершившего сатанинский грех, внезапно является не только совесть — хотя после Гефсимании это совершенно нереально! — но и мужество, и силы, чтобы пожелать расплатиться собственной жизнью за совершенное преступление и сделать для этого все, что от него зависело? Откуда у него появляется осознание себя, осознание греха и возможность от него отмежеваться?! Откуда у Искариота вообще явились силы пойти к первосвященникам, а не удавиться на месте, если уж дошло до раскаяния?

А к этому — еще и внезапное отвращение к полученным деньгам. То есть как бы там ни было, но сребролюбие его тоже оставляет. И это та страсть, о которой святые отцы хором пишут, что искоренить ее так же трудно, как гордыню. Кстати, с гордыней у него тоже большие проблемы. А тут нате вдруг. Парадокс на парадоксе.