Вот как бывает…

В казарме Петька нашёл всё своё имущество нетронутым, обитатели же после происшедшего стали относиться к нему с уважением: Саня постарался рассказать всем истинную подоплёку происшедшего, а русский человек всегда высоко ценит желание пострадать за другого, особенно во имя какой-нибудь идеи. А так как к Петру и без того отношение было неплохое, зла он ни на кого не держал, ни с кем не ссорился, то к его мнению с тех пор стали даже прислушиваться и иногда обращались за советом.

Санька же так обрадовался его возвращению, что не знал, как выказать свою благодарность: постоянно спрашивал, не надо ли чего, бегом кидался выполнять любую, даже самую маленькую Петькину просьбу, но прежде всего заварил чай и накормил его немудрёными припасами, которые исхитрился раздобыть за эту неделю. Вот от этого Пётр отказаться не мог и с волчьим аппетитом уплёл всё, что приготовил ему товарищ. Потом его неудержимо потянуло в сон, он завалился на нары и проспал до самой вечерней поверки, причём Санька сидел рядом и оберегал его сон. Проснувшись, Пётр сразу почувствовал себя лучше, голова посвежела, ноги окрепли. После поверки Санька ещё раз вскипятил чай и накормил его калачом, купленным у Матрёны-калашницы, которая каждый день приходила сюда продавать калачи.

– Сегодня с ней дочка была, Маруся. Хорошенькая! – шепнул ему Санька. – Губки алые, глазки голубые, коса до пояса!

– Сколь годов ей?

– Должно пятнадцать иль четырнадцать.

– Понравилась?

– Очень! – Санька улыбнулся. – Ты обещался рассказать!

– О чём?

– О той, кого ты звал в бреду. Кто она?

– Лизавета Александровна… – вздохнул Петька. – Ну, слушай.

И без утайки рассказал нехитрую свою историю.

– Теперь ты знаешь, каков я, – добавил он. – И как сюда попал. Может, пожалеешь, что от розги меня спас?

– Петруш, ты что! – шёпотом возмутился Саня. – Ты же святой!

– Святой вор? – хмыкнул Петька.

– Ты за любовь пострадал! А здесь – и за меня! Все грехи свои искупил!! Да я за тебя теперь молиться всю жизнь буду!

– Тише, тише, – приостановил Санин энтузиазм Пётр. – Знаешь что?

– Что?

– Подорву я отсюда скоро.

– Бежать хочешь?!

– Не будет мне житья. Майор этот… он меня в покое не оставит, а я Саня, долго терпеть не смогу. Нетерпеливый я! Не люблю, когда меня оскорбляют.

– Я с тобой! – тут же решился юноша.

– В тайгу? – Петька внимательно посмотрел на него. – Не сдюжишь! Да и зачем тебе? Мне четыре года осталось, а здесь я уже три – невмоготу! А тебе всего три года дали – не рыпайся, доживи спокойно!

– Я…

– А потом, я – вор, а ты честный парень, тебе не след сюда вертаться. Не след!

– Я пойду с тобой! И не отговаривай меня! – заявил Саня безапелляционно.

– Ну, ладно. Утро вечера мудренее, спать давай. Покойной ночи!

– Покойной ночи, Петруша! Тулупом накрыть тебя?

– Отвяжись! Сам укроюсь, если надо будет!

– Ну спи, спи!

Как только в кордегардии около острожных ворот проиграли зорю, каторжане, ворча, стали просыпаться. Выстроилась очередь к ведру с водой для умывания. Пётр, спустив ноги с нар тоже было собрался пойти умыться, как внезапно с ковшом подскочил Саня:

– Вот, Петь, умойся!

– Ты эдак совсем меня избалуешь, – проворчал Петька. – Я, чай, не инвалид какой!

Но всё же умылся, потом позавтракал квасом с хлебом, который опять-таки притащил ему его верный паж, и все вышли из казармы на поверку. Построившись в два ряда, дождались приставов, инженерных чинов и кондуктора, который рассчитал арестантов и направил их партиями на разные работы. Кроме Петра.

– Тебе, Иванов, особый урок на сегодня, – сказал Михей Фролыч, кондуктор. – Лично от господина майора Овсянникова.

– Ты пойдёшь с партией на кирпичный завод. Будешь тоже делать кирпичи. Но твой урок – не двести штук, а триста. Понятно?

– Чего ж тут не понять.

– Михей Фролыч! – откуда-то из-за спины выскочил Саня. – Триста кирпичей?! Да он и до завода-то не дойдёт: только вчера из гошпиталя выписали! Вы поглядите на него: в гроб краше кладут!

– Ничего не могу сделать: личное распоряжение господина майора, – кондуктор сложил документы.

– Помилуйте, Михей Фролыч!

– Пошёл вон! И ты тоже! – это адресовалось уже Петьке.

Он молча повернулся и в сопровождении конвойного побрёл на завод. Идти было далековато: четыре версты. На обед Пётр вернуться уже не успевал, да и смысла в этом не было, так что хлеб ему дали с собой.

Работа, на которую определил его злопамятный майор, была не из лёгких. Трудность состояла прежде всего в том, что глину заключённый должен был накопать сам, вывезти её – тоже; наносить воды и месить глину он тоже должен был сам, после чего приступить к выделке кирпичей. Здоровый каторжанин за день успевал сделать сотни две кирпичей, уставал при этом неимоверно, возвращался в казарму после всех остальных, уже под вечер.

Петьке же, который только-только оклемался после порки и горячки, следовало сделать кирпичей на треть больше, чем обычно, а значит, и копать, и вывозить, и месить глину он должен был больше и дольше остальных.