Вот как бывает…

Настроение у него было самое мрачное. Несмотря на принятое решение о побеге, он прекрасно понимал, что силёнок у него пока маловато, а назначенная работа способствовала не укреплению организма, а его полному истощению. Тем не менее он утвердился в мысли выполнить указанный урок и не доставить майору ни малейшей возможности глумиться над ним.

Погода благоволила Петру: было не жарко и не холодно, как раз то, что нужно для тяжёлого физического труда. Он принялся за дело, не давая себе никакой поблажки. Через несколько часов почувствовал, что смертельно устал, что дрожат ноги, болит спина, а пот заливает глаза, но не остановился, а упрямо продолжал месить глину и лепить кирпичи. К середине дня была выполнена ровно половина урока – сто пятьдесят кирпичей. Петька разрешил себе сесть в тенёчке, поесть хлеба с водой и немного отдохнуть. Дрожащими руками он поднёс ко рту кусок и понял, что есть ему совершенно не хочется, и даже наоборот – мутит при мысли о еде.

– Дело плохо, – пробормотал он и отвалился на спину.

– Эй, паря! Ты как, жив? – это конвойный, молодой парнишка, забеспокоился: как его подопечный.

– Боишься, что влетит, ежели помру? – ухмыльнулся Пётр. – Не боись, жив пока!

– Ну, гляди, урок-то у тебя ещё не выполнен, осатанеет господин майор…

– Ещё чуток полежу и встану.

– Ты что хлебушек-то не ешь? – не успокаивался конвойный.

– Муторно мне, – не открывая глаз, отозвался Петька. – Не хочу.

– Ты это… как звать-то тебя?

– Петром.

– А я Алексей; ты, Петруха, съешь вот сахар и водицей запей, а потом и хлеба захочешь.

Петька открыл глаза и увидел прямо перед лицом кусок сахара, облепленный крошками табака и хлеба.

– Ты в кармане, что ли, его таскал?

– Ага. Да ты бери, не гребуй! – солдат улыбался, сощурив зелёные с крапинками глаза.

– Спасибо, – Пётр взял сахар. – А ты не боишься, что я вот сейчас нападу на тебя, винтовку отниму да и сбегу?

– Не, – помотал головой парнишка. – Ты не такой, как другие. Ты на моего старшего братку похож! Он тоже… добрый был…

– А что с ним?

– Убился, – солдат погрустнел. – Он кровельщик был, крыши настилал, значит, и сорвался, упал наземь… Домой его принесли, дохтура вызвали, а он сказал, что не жилец… И точно – два дня он у нас маялся, а потом умер. Хороший был…

– Ну, вот что, Алёха, – Пётр поднялся; под бесхитростный рассказ солдата он съел сахар, а потом и хлеб с водицей. – Ты, брат, не грусти! Кто знает, когда нам конец придёт, все под Богом ходим.

– Правда твоя, Петруха, – откликнулся конвойный и отошёл в тень; а Петька, наоборот, отправился лепить кирпичи под солнышком.

Он работал, стараясь не думать о том, что осталась ещё половина урока; изредка перекидывался словцом с конвойным, справедливо полагая, что сочувствующий из охраны ему не повредит.

К заходу солнца он вылепил-таки триста кирпичей, сдал работу, и они пошли в казарму. Шёл Петька тяжело, ноги не слушались, натруженные спина и плечи болели, но до поверки они всё-таки успели. Потом он мешком рухнул на нары и, совершенно обессиленный, закрыл глаза, желая уснуть. Не тут-то было! Саня, которого прямо-таки распирало от желания услужить, поднял его, заставил умыться и накормил заботливо оставленным ужином.

– Ты, Санька, что вертишься около меня, прям как жена? – усмехнулся Петька. – Гляди, мужики не так поймут…

– Да ну тебя! – обиделся парнишка. – Я тебе помочь хочу, а ты надсмехаешься надо мной! Вот гляди, не буду за тобой, болящим, ухаживать, тогда пропадёшь!

Он хотел ещё что-то добавить, да увидел, что Пётр спит сидя, и замолчал. Потом уложил его на нары, укрыл и подошёл к группе каторжан, которые занимали свободное время поделками из верёвочек.

На следующий день, утром, Овсянников самолично заявился проверить, как раздаются наряды. Когда очередь дошла до Петра, он спросил:

– Ну что, Иванов, выполнил урок?

– Так точно, ваше благородь.

– И что, сильно умаялся?

– Никак нет.

– А раз никак нет, – скривился майор. – То сегодня выполнишь двойную норму. Четыреста!

Петька промолчал, а вот из партии каторжан, готовых к отправке тоже на кирпичный завод, раздались нестройные реплики:

– Побойся Бога, ваше благородие!

– Человек чуть от болезни отошёл, а ты его в гроб загнать хочешь!

– Да он вчерась даже от ужина отказался, надорвётся так!

– Что?!! – рявкнул майор. – Учить меня вздумали?!

– Надо по справедливости!

– Да я вас через одного перепорю, сволота подзаборная!

– А ты нас не сволочи понапрасну! – подал голос здоровый рябой мужик. – Не по-божески так! Ему наказание присудили – пусть отбывает, а измываться – шалишь!

– Бунтовать?! Сейчас всю партию в карцер! Это ты их подговорил?! – обернулся Овсянников к Петру.

Тот стоял молча, подозревая, чья это работа.

– Никто нас не подговаривал, чай, не слепые! – сказал тот же мужик.

Майор мгновенно сменил тактику:

– Если хоть один из вас посмеет сказать слово в его защиту, я запру его в карцер на месяц!!

Мужики угрюмо молчали.

– А теперь пошли работать, каторжные души! – приказал Овсянников.