Вот пришел великан...

Путь, каким шел герой Воробьева к радости и о котором он поведал читателю, — как на духу, доверительно, ничего не скрывая и не затушевывая, — не может оставить холодными ни тех, кому по складу души близки люди с трудными, порой поковерканными судьбами, ни тех, кому любо читать лишь только о людях удачливых, с судьбами прямыми, гладкими и безупречными, как отполированный шомпол. Ибо путь этот лежал не в стороне от тех знаменательных вех, что расставила история на пути движения нашей страны. А здесь равнодушных быть не может…

Итак, герой Воробьева приступает к рассказу о себе. Он опускает годы, когда «под стол пешком ходил», и от момента рождения перебрасывается сразу — как в недавнем прошлом у нас говорили, да и сейчас еще говорят — в пионерский возраст. Ему десять-двенадцать лет. Он сирота — то ли сирота круглый, как в повести «Тетка Егориха», то ли мать у него одна, которая вскоре помирает (повесть «Почем в Ракитном радости»), то ли, как в рассказе «Ермак», при живом отце он все равно что и без отца: чужие они друг другу.

А на деревне в самом разгаре классовая борьба. Термин этот — книжный. Городской. Это в городе дали такое название происходящему в деревне. В самой-то деревне кое-кому так сразу и не разобраться, что же происходит с ними и как тому название. Тем более мальчишке пионерского возраста.

Отнимают у кулаков зерно, скот, имущество. Все это идет бедноте, в общее пользование. Это понять можно. Но не может понять мальчишка, за что вечно пьяный, напустивший страху на всю их Камышинку милиционер Голуб убил тетку Егориху. Два мужика, подчиняясь приказу, сбросили с церкви крест. Бабы вышли на площадь, стали кричать, чтобы крест обратно подняли на купол. Тут и прискакал на своем коне Голуб. И застрелил Егориху из нагана. А Момича, который так любил тетку Егориху и который, не найдя в районе управы на Голуба, решил с ним «расправиться» сам — поломал его саблю да наган, «молчком связал Голуба, а потом всадил на седло и отпустил», — кинули на подводу и под охраной конных милиционеров увезли.

Егориха и Момич были единственными для мальчишки близкими людьми. И вот их не стало.

Взрослый герой Воробьева едет в родное село. Нет, не в Камышинку. В рассказе «Чертов палец» село называется Чекмаревка. Еще не доехал до села, а уже хочется повернуть обратно. В караульщике подсолнухового поля, с которым присел выпить да поговорить, он узнает бывшего председателя чекмаревского сельсовета Якова Семеновича Кочетка. Сейчас Кочеток, для заманивания коршунов привязав за ногу матерого петуха, лупит в небо, а когда-то…

«— Удивительно! Никак не свяжу вас вот теперешнего с тем прежним Яковом Семеновичем. Никак!.. Я запомнил вас верхом на чьем-то кулацком жеребце… Вы носили черные галифе, хромовые сапоги «бульдо» и вот такую же кепку… На меня вы нагоняли самый настоящий подлый страх, я не переставал удивляться отцу, как он вас не боится!

— А почему ему надо было? — сумрачно спросил Кочеток и отложил в сторону хлеб.

— Понимаете, Яков Семенович, — доверительно сказал Кондратьев, — вы ведь не умели тогда нормально разговаривать. Вы постоянно кричали, — на взрослых, на нас, школьников, на собак… Помните, как вы стреляли их? Верхом, из нагана?

— Так их по три штуки у каждой подворотни сидело! У вас и то два кобеля было!

— Один. Мы его Аршином звали, — не забыл Кондратьев. — Вы убили его на погребце, и отец тогда ничего не сказал. Значит, тоже боялся вас!

— Не, с Петраком мы на коротких гужах ходили, он был свой человек, — сказал Кочеток. — А собак по Чекмаревскому сельсовету я решил всех подчистую, так что ваш кобель подлежал тоже!

— Ну, раз подлежал, значит, подлежал, — усмехнулся Кондратьев…»

В дальнейшем Кондратьев узнает, что еще при своем председательстве Кочеток «пустил в разор» дом, в котором находился когда-то сельсовет («По-твоему выходит, кулацкие постройки не нужно было рушить, да? — враждебно спросил он… Кондратьева»). Узнает он и то, что всю оккупацию просидел Кочеток в погребе его, Кондратьева, бывшего дома.

Милиционер Голуб, предсельсовета Кочеток… Нет, не похожи они друг на друга. И различны истоки их самоуправной деятельности. Голуб — типичный авантюрист. Это калиф на час: подошло смутное времечко — вот и властвует. Иное дело Кочеток. Бесчинства свои он творил, так сказать, по убеждению. Он, пользуясь термином тех лет, перегибщик. С тем еще прибавлением, что от природы невыносимо глуп, бездушен, жесток и труслив. Кочеток и сейчас уверен, что собак стрелять было надо, и бывшие кулацкие хозяйства «пустить в разор» было надо, и на людей — на то человеку и власть над другими дадена — кричать было надо… А люди эти, вряд ли видевшие от предсельсовета чего хорошего, когда пришли немцы, спрятали его. Худо ли, бедно, но Кочеток для них олицетворял тогда советскую власть. Советскую власть надо было защищать….