Вот пришел великан

Заносить меня начало позже, уже после того, как Хохолков многозначительно-молча и стоя вручил Вереванне рассказ. Вераванна растроганно приняла его в обе руки и, не читая надписи, возбужденно и шепеляво сказала "шпачибо". Когда они сели, Хохолков замедленным движением как после долгой изнурительной дороги - достал из кармана дубленки непочатую оранжевую пачку сигарет "Кэмел". Он прикурил от газовой японской зажигалки, перламутровой, плоской и изящно маленькой. Точно такую у меня прихватили вместе с брюками те четверо молодцов в беретиках.

- Ну? Рассказывайте. Где вы пропадали? - западающим шепотом, навалясь бюстом на стол, сказала Вераванна. Руки она держала на рассказе. Хохолков затянулся сигаретой и замученно прикрыл веки. Вот тогда меня и начало заносить,- наши столы ведь почти соприкасались, и я, глядя в рукопись, невольно видел и Веруванну и Хохолкова. "Ну, пожалуйся, пожалуйся, что ты, мол, смертельно устал. Просит же человек",- мысленно посоветовал я Хохолкову.

- Страшно устал, Верочка,- сказал он, а я поспешно закурил "Приму".Только что вернулся из загранки... Вы представляете?

Он стал рассказывать о Токио. Все, что он говорил, соответствовало истине,- не только, наверно, в Японии, но и в любом заокеанском большом городе советский человек - особенно русский - в самом деле быстро надсаживается духом и телом. Его сердце сразу же начинает там ныть и проситься домой, в свой родной Саратов или Бердичев, безразлично. Причин этому много: и наша извечная и труднообъяснимая заторможенность - если мы всего-навсего лишь рыбаки или туристы, а не дипломаты - к принятию чужого языка, нравов и вкуса; и пугающая оголтелость безустально жаждущих фунтов и долларов; и сознание собственной потерянности и беспомощности в том сумасшедшем-сумасшедшем мире; и обновленно - всегда обновленно! возгорающаяся тогда любовь все к тому же самому Саратову. В то же время мне по собственному опыту было известно, что неожиданно попавший за океан наш человек не очень охотно признается грамотному соседу в своих впечатлениях,тут ведь легко можно навлечь на себя подозрения в степной отсталости или показаться просто-напросто трепачом. Во всяком случае, говорить об этом бывает не легко и не просто: там, между прочим, попадается и такое, что хочется навсегда увезти с собой.

Хохолков жаловался на свою усталость от "загранки" с каким-то сладким упоением, и то, что он не спрятал, а оставил на виду у Верыванны сигареты и зажигалку, не снял дубленку и парился в ней, что на нем были "художественные" летние штаны и зимние полумужские-полуженские боты, все это каверзно мешало мне поверить в искренность его жалобы, хотя сам я был, возможно, вдвойне больший тряпичник, чем он.

- Будете писать теперь книгу, да? - вкрадчиво спросила Вераванна. Хохолков обремененно наклонил голову,- куда, мол, денешься, а я подумал, что надо было подать ему не пять, а только два пальца - средний и указательный, раз он просил не жать руку. Подать, и все. И сесть как ни в чем не бывало. Затем мне пришла в голову совсем шальная мысль - взять, поплевать себе на ладонь, подойти к Хохолкову и шлепнуть по темечку. Шлепнуть, конечно, несильно, но чтобы все-таки получился сыро чмокнувший хлопок. Что бы после этого было? Ну что? Я тогда же пристыженно рассудил, что во мне только потому, наверно, сохранился запас глупого ребячества, что его не привелось израсходовать вовремя, в детстве.

Когда Хохолков ушел, я спросил у Верыванны, чем был вызван ее эмоциональный сочный смех.

- Как это чем? - негодующе вскинулась она,- взъярилась, видно, из-за "сочного смеха".- Если представляется человек с писательским именем, а к нему, видите, тоже лезут с собой, то это странно даже! Как говорится, куда рак с клешней, туда и конь с копытом!

- Это говорится наоборот, но вы обмолвились правильно,- сказал я.

- В чем это я обмолвилась правильно?

- Насчет рака,- сказал я.- Разве этот плешивый потешник в самом деле писатель?

- А кто же он, по-вашему?

- Угодник его знает,- ответил я.- Что он написал-то?

- Две повести и вот этот рассказ! Вераванна помахала перед собой "Полетом на Луну", как веером. Я засмеялся и сказал, что это не рассказ.

- А что же? - визгливо спросила она.

- Это? Чепуха-с. Этакий аммиачный пар-с... И почему вы пищите? Я же не щекочу вас под мышками,- невинно сказал я. Она схватила со стола рассказ и уже из коридора, из-за двери, крикнула, что я хулиган.