Вот так мы теперь живем

– Угадайте, кто к нам вчера приходил.

Сэр Феликс переменился в лице, думая о Мари Мельмотт, о том, что в Ислингтоне побывал какой-то ее посланец, возможно сама Дидон. Он забавлялся в свои последние лондонские вечера, но вскоре ему предстояло отплыть в Нью-Йорк. В план вносились последние штрихи. Феликс поговорил с Дидон; все было готово, недоставало лишь денег. Дидон знала о средствах, которые он доверил Мельмотту, и требовала их забрать. Таким образом, хотя телом сэр Феликс частенько присутствовал в мюзик-холле на Сити-роуд, мыслями он постоянно находился на Гровенор-сквер.

– Кто приходил, Руби?

– Друг сквайра, мистер Монтегю. Я видела его в Бенгее и в Беклсе.

– Пол Монтегю!

– Вы с ним знакомы, Феликс?

– Шапочно. Мы состоим в одном клубе, и я постоянно вижу его в Сити. И он бывает у нас дома.

– Он хороший человек?

– Смотря что называть хорошим. Он редкостный ханжа.

– У него приятельница в доме, где я живу.

– Вот так да! – Сэр Феликс, разумеется, знал, что Роджер Карбери сватался к его сестре и та ему отказала. И он слышал от матери, что причина отказа – чувства Гетты к Полу Монтегю. – Кто она такая, Руби?

– Ее зовут миссис Хартл. Она красавица! Тетя говорит, она американка. У нее куча денег.

– Монтегю думает на ней жениться?

– Само собой! У них уже все слажено. Мистер Монтегю приходит к ней довольно часто, хотя не так часто, как следовало бы. Джентльмены, когда свадьба на мази, уже не такие пунктуальные, как когда ухаживают. Интересно, вы так же будете?

– А Джон Крамб разве не был пунктуальным, Руби?

– Глаза б мои его не видели! Да, он был пунктуальным, как часы, этого не отнимешь, только страсть какие медленные часы. Но в общем, мистер Монтегю был у нас и передал сквайру, что видел меня. Сам мне так сказал. Сквайр придет говорить насчет Джона Крамба, я точно знаю. Что мне ему сказать, Феликс?

– Скажи, пусть не лезет, куда не просят. Он тебе ничего сделать не может.

– Да, не может. Я никаких законов не нарушаю, и он не может позвать полицию, чтобы меня увезли обратно на ферму. Но он может говорить всякие слова и может смотреть. Феликс, я не из таких, кому все равно, что о них думают. Сказать ему, что я с вами?

– О господи, нет, конечно! Зачем тебе это говорить?

– Не знаю. Надо что-то сказать.

– Скажи, что твои дела его не касаются.

– Но тетя скажет ему, что я возвращаюсь ночью, точно скажет. А с кем я? Он спросит.

– Твоя тетка не знает?

– Не знает. Я никому пока не говорила. Но дальше так нельзя. Вы же не хотите, чтобы и дальше так шло?

– Мне нравится.

– А мне не нравится. Конечно, Феликс, мне нравится быть с вами. Но мне приходится день-деньской нянчиться с детьми и убирать постели. И это еще не самое плохое.

– А что самое плохое?

– Я сама себя стыжусь. Да, правда. – И Руби Рагглз залилась слезами. – Если я не хочу за Джона Крамба, это не значит, что я хочу быть плохой девицей. Я не хочу. А что мне делать, если все от меня отвернутся? Тетя не станет долго такое терпеть. Вчера она сказала…

– Да плевать, что она сказала.

Феликсу совершенно не хотелось знать, что говорит тетушка Питкин.

– И она права. Само собой, она понимает, у меня кто-то есть. Тетя не дура, она не думает, будто я в такой час пою с девицами псалмы. Она говорит, кто бы это ни был, пора ему высказаться напрямик. Вот что говорит моя тетя, и она права. Девушка должна о себе думать, как бы ей молодой человек ни нравился.

Сэр Феликс затянулся сигарой и отпил большой глоток разведенного бренди. Графин перед ним опустел, так что он подозвал официанта и заказал еще, растягивая время, чтобы не давать Руби прямого ответа. Он очень скоро уплывал в Нью-Йорк и дальше в будущее не заглядывал. Вопросом, что будет с Руби после его отъезда, сэр Феликс не задавался и даже не спрашивал себя, надо или не надо ее предупредить. Не его вина, что она убежала в Лондон. Она «чертовски смазливая девица», и сэр Феликс упивался ощущением интриги даже больше, чем сама Руби. Однако он сказал себе, что «не будет с ней вошкаться».

Мысль, что разгневанный Джон Крамб заявится в Лондон, ему в голову не приходила – иначе он, вероятно, торопил бы отъезд в Нью-Йорк, а не оттягивал, как сейчас.

– Пошли потанцуем, – сказал он.

Руби очень любила танцевать – быть может, больше всего на свете. Кружить по залу, когда милый обнимает ее за талию – одна рука в его руке, другая на его плече, – было для нее верхом блаженства. Она любила музыку и любила двигаться. Могла танцевать долго и ничуть не запыхаться. И у нее был прекрасный слух. Кружа по залу, Руби чувствовала, что в мире ничего лучше нет и быть не может, так что сейчас не могла отказаться от приглашения, но про себя решила, что сегодня же получит от кавалера ответ.

– А теперь мне пора идти, – сказала она наконец. – Вы проводите меня до «Ангела»?

Разумеется, Феликс согласился проводить ее до «Ангела».

– Что мне сказать сквайру?

– Ничего.

– А что сказать тете?

– Тете? Просто говори то же, что раньше.

– Я ей ничего не говорила – потому что вы просили не говорить, Феликс. Но так больше не годится. Девушка обязана думать о себе. Что вы мне скажете, Феликс?