Вот так мы теперь живем

Ниддердейл смотрел, как она беседует с мисс Карбери. До него слухи дошли, и, разумеется, он чувствовал, что должен быть начеку более кого бы то ни было. Но Ниддердейл не поверил услышанному. Что люди бывают совершенно безнравственными, что они пьют, играют, залезают в долги и соблазняют чужих жен, было для него делом обыденным и ничуть его не шокировало. Однако по молодости он еще не мог поверить в мошенничество. Его невозможно было убедить, что Майлз Грендолл передергивал, и мысль, что мистер Мельмотт подделал документ, казалась ему такой же невероятной, как то, что офицер обратился в бегство. С простыми солдатами, думал Ниддердейл, такое случается. В последнюю встречу он почти влюбился в Мари и теперь испытывал к ней еще более доброе чувство из-за того, что ее отца несправедливо чернят. И все же молодой лорд знал, что должен быть начеку. Уж если он в этом деле влипнет, то влипнет изрядно!

– Как вам понравился прием? – спросил он Мари.

– Совсем не понравился, милорд. А вам?

– Мне – чрезвычайно. Император – прекурьезный тип. Принц Фредерик… – (так звали немецкого принца, который гостил в это время у своих английских кузенов), – принц Фредерик говорит, это чучело и его каждое утро набивают свежей соломой с Хеймаркета.

– Я видела, как он говорит.

– Рот он открывает, ясное дело. Там, кроме соломы, еще и механизм. По-моему, он первостатейный малый, я счастлив, что сидел с ним за обедом. Мне так и не удалось разглядеть, заносил ли он что-нибудь себе в рот.

– Конечно, он ел.

– А вы думали о том, про что мы говорили третьего дня?

– Нет, милорд. Зачем бы мне об этом думать?

– Ну, знаете ли, люди о таком думают.

– Вы не думаете.

– Да я последние три месяца только об этом и думаю!

– Вы думаете, женитесь или нет.

– Я это и имел в виду, – сказал лорд Ниддердейл.

– Значит, я имела в виду другое.

– Убейте меня, если я хоть что-нибудь понял.

– Вы никогда меня не поймете. Ой, они идут, и нам надо убраться с дороги. Это тот принц Фредерик, который говорил вам про солому? Красавец, правда? А это кто в лиловом платье… вся в жемчугах?

– Принцесса Дварза.

– Надо же… Правда странно, когда в собственном доме столько народу и ни с кем из них нельзя поговорить. По-моему, это неправильно. Доброй ночи, милорд. Рада, что вам понравился император.

Вскоре гости ушли. Мельмотт усадил жену и дочь в собственную карету и сказал, что дойдет до Брутон-стрит пешком, только отдаст последние распоряжения людям, которые гасят огни и вообще тушат последние уголья празднества. Он огляделся в поисках лорда Альфреда, стараясь не показать виду, что кого-то ищет, однако лорд Альфред ушел. Лорд Альфред был из тех, кто знает, когда сбежать из рушащегося дома. Мельмотт подумал обо всем, что для него сделал, и отчего-то яд неблагодарности уязвил его сильнее, чем новый знак грядущей беды. Усаживая жену в экипаж, он был заботливее обычного и заметил, что в целом прием прошел очень хорошо. «Я бы только хотел, чтобы он обошелся малость дешевле», – со смехом добавил Мельмотт. Затем он вернулся в дом и поднялся в опустевшие гостиные. Кое-где огни уже не горели, но внизу еще суетились работники. Мельмотт опустился в кресло, где недавно сидел император. Удивительная судьба! Он, мальчик из низов, принимал в собственном доме, в Лондоне, императора Китая, английских и немецких принцев и принцесс – да еще принимал их почти что с веревкой на шее. Даже если это конец, его по крайней мере не забудут. Великий обед, который он дал до того, как попасть в тюрьму, войдет в историю. И еще его запомнят как консервативного кандидата от великого Вестминстерского округа – может быть, даже как избранного члена парламента. Он тоже на свой манер убеждал себя, что лучшая его часть убежит тленья. «Non omnis moriar»[17], – на каком-то своем языке пела его душа, когда он глядел на великолепную анфиладу собственных комнат из кресла, освященного императорской особой.

Полиция за ним пока не приходила. Никто не намекнул ему на предстоящий арест. Не было никакого ощутимого знака грядущих перемен. Все шло бы в точности как прежде, если бы не отсутствие гостей за банкетным столом и слова Майлза Грендолла. Может быть, он испугался теней? Конечно, он знал, что такие тени будут. Его жизнь и прежде мрачили тучи, и он пережил все налетавшие за ними бури. Как стыдно, что за обедом он поддался страху, что малодушие сковало его волю и все это видели! Больше такого не будет. Вспоминая его, люди скажут, что по крайней мере он был мужчиной.

Кто-то заглянул в дверь и тут же исчез. Это был его секретарь.

– Это вы, Майлз? – спросил Мельмотт. – Заходите. Я собирался домой и решил посмотреть, как выглядят комнаты после ухода гостей. Что с вашим отцом?

– Полагаю, он ушел.

– Я тоже так полагаю, – сказал Мельмотт. Он не мог не вложить в голос толику презрения – как будто возвещал судьбу своего дома и бегство крыс. – По-моему, все прошло очень хорошо.

– Очень хорошо, – повторил Майлз, все так же стоя в дверях.