Вот так мы теперь живем

В помещении комитета он застал лишь нескольких мелких сошек и узнал от них, что все идет своим чередом. Избиратели голосуют, но при тайном голосовании – так сказал главный из мелких сошек, – все проходит без ажитации. Помощники выглядели слегка напуганными, как будто гадают, не следует ли им схватить своего кандидата и держать до прихода констебля. Они явно не ждали его здесь увидеть.

– Лорд Альфред приходил? – осведомился Мельмотт, стоя во внутренней комнате спиной к пустому камину.

Нет, лорд Альфред не приходил.

– А мистер Грендолл?

Если бы не слухи, Мельмотт сказал «мой секретарь», а не «мистер Грендолл», и главный из мелких сошек это знал. Так трудно было избежать Харибды и увернуться от Сциллы. Мистер Грендолл не приходил. Вообще никого не было.

– Как я полагаю, делать ничего больше не требуется? – спросил мистер Мельмотт.

Главный из мелких сошек полагал, что не требуется. Мельмотт велел отослать свой экипаж, а сам снова пошел пешком.

Он вышел в Ковент-Гарден, где стояла кабина для голосования. Для центра выборов место выглядело на удивление тихим. Мельмотт твердо решил ни от кого не прятаться. Он подошел к самой кабине, где несколько человек – по большей части из простых – его узнали и захотели пожать ему руку. Мельмотт пробыл здесь около часа, разговаривая с людьми, затем произнес перед собравшейся вокруг небольшой толпой короткую речь. Он не упомянул вчерашние слухи или заметку в «Кафедре», где не называлось его имя, но свободно говорил об обвинениях последнего времени в целом. Как бы его ни чернили, он не стыдится предстать перед избирателями здесь и в любом другом месте. Он горд своим положением и тем, что вестминстерские избиратели его ценят. По счастью, он мало знаком с законом, но верит, что закон защитит его от той грязи, которой его поливают. Доброму англичанину пристало смотреть на обычные предвыборные атаки как на нечто само собой разумеющееся, и он готов снести даже больше обычного, тем более что рассчитывает на блистательную победу. Однако кое-что из сказанного и опубликованного нельзя извинить предвыборным запалом, и по поводу этих измышлений он прибегнет к суду. Затем Мельмотт упомянул императора и принцев и закончил тем, что величайшая гордость его жизни – быть англичанином и лондонцем.

Позже говорили, что то была единственная его хорошая речь, и она точно имела успех, потому что ему рукоплескал весь Ковент-Гарден. Репортер «Утреннего завтрака», дежуривший здесь, чтобы рассказать о поведении избирателей, написал о речи в газете, возможно несколько преувеличив ее значение. Впоследствии эту историю приводили как свидетельство Мельмоттова ума – он якобы заранее все продумал и нарочно пошел в Ковент-Гарден один, дабы тем очистить свою репутацию, – но на самом деле он действовал под влиянием момента. Только в Уайтхолльском дворце ему пришла мысль зайти в Ковент-Гарден, и он не думал о речи, пока вокруг не собралась толпа.

Был уже полдень. Требовалось решить, что делать дальше. Успех в Ковент-Гардене ему понравился. Он подумал было обойти все кабины и у каждой произнести речь, но побоялся, что так удачно уже не получится. Он показал, что не боится избирателей. Тут ему пришла мысль так же смело явиться в Сити – в свою контору на Эбчерч-лейн. Его там сегодня не ждут, но, если туда зайти, никто не подумает, будто что-то не так. Каковы бы ни были опасности, он встретит их смело. Поэтому Мельмотт взял кэб и велел ехать на Эбчерч-лейн.

Клерки бездельничали, словно в выходной день. Обед, выборы и слухи совершенно их деморализовали. Однако по крайней мере некоторые из них были на месте и прямого неподчинения не выказывали.

– Мистер Грендолл не приходил? – спросил Мельмотт.

Нет, мистер Грендолл не приходил, но в комнате мистера Грендолла сейчас мистер Когенлуп. Мельмотту не хотелось говорить с мистером Когенлупом. Тот был в курсе многих его дел, но не всех. Мистер Когенлуп знал, что Пикеринг куплен и заложен; знал он и том, куда пошли деньги. Однако он ничего не ведал про обстоятельства покупки, хотя, вероятно, полагал, что Мельмотту удалось получить документы на владение в кредит, не платя. Мельмотт боялся в разговоре с Когенлупом сболтнуть лишнего. Они могут вместе оказаться на скамье подсудимых, а у Когенлупа характер куда слабее. Но если уйти из конторы, не побеседовав с другом, клерки это заметят и будут обсуждать, так что Мельмотт прошел в собственный кабинет, окликнув по пути Когенлупа.

– Ми вас сегодня не ждали, – сказал депутат от Стейнса.

– Я и не собирался приходить. Однако в Вестминстере, пока идет голосование, делать особо нечего, поэтому я зашел глянуть письма. Обед вчера прошел довольно неплохо, а?

– Превосходно! Мельмотт, потшему не пришел лорд-мэр?

– Потому что он дурак и трус, – с напускным возмущением ответил Мельмотт. – Наслушался Альфа и его своры. С самого начала тянул канитель – принимать ли приглашение. Я считаю, оскорбление для Сити – принять приглашение и не прийти. Я с ним в ближайшее время поквитаюсь.

– Так все идет как обычно, Мельмотт?

– Конечно. А что может произойти?