Читаем Воздушные бойцы полностью

Вскоре мной начали заниматься всерьез. Рта я не мог ни открыть, ни закрыть. Он существовал как бы сам по себе. Занимался мной опытный врач-челюстник. После первого же тщательного осмотра он с профессиональным удовлетворением отметил хорошую работу того неизвестного мне зубного врача, который оказал первую помощь в ночь на 13 июля. «Вам повезло, молодой человек! — сказал он. — Вы даже сами не знаете, как вам повезло!» Ну кое-что я уже понимал, насмотревшись на раненых. Особенно здесь, в челюстном отделении. Может быть, потому что я в какой-то мере был показательным раненым — ранение серьезное, но с хорошими перспективами на благополучное излечение, — меня превратили в подопытного кролика. Каждый раз, когда хирург-челюстник занимался мной, вокруг кресла собиралась группа молодых врачей, и лечащий врач, делая свое дело, параллельно читал лекцию о челюстных ранениях. Я понимал, что это необходимо, хотя в роли наглядного пособия чувствовал себя не лучшим образом.

В первые же дни войны, когда хлынул поток раненых, выяснилось, что у нас мало хирургов-челюстников. А челюстных ранений было очень много. И вот в таких условиях и на таких раненых, как я, опытные врачи давали практические уроки своим молодым коллегам. Прочищая мне рот, врач демонстрировал, как надо ставить шины и как надо их правильно натягивать. Потом похвалил меня за выдержку и терпение, но, само собой, ликования в моей душе эта похвала не вызвала.

Челюсть срасталась не быстро, но правильно. Открылся наконец левый глаз. Мне заменили дощечку во рту, поставили «модный» беленький шланг, заменили воронку. Пищу я принимал жидкую — молоко, бульон, манную кашу. Когда я понял, что мое лечение теперь в основном зависит от моего терпения и способности ждать, мне стало тоскливо. Впервые я почувствовал, что смертельно надоело сосать кашу через трубку, ходить с дощечкой во рту и не иметь возможности разговаривать. Потом я понял, что в самом этом недовольстве был самый верный признак моего выздоровления, но так уж мы устроены, что стоит только нам избавиться от самых мучительных тревог и раздумий, как мы уже перестаем видеть в этом благосклонность судьбы и мысленно отвечаем ей черной неблагодарностью. Впоследствии, когда все пережитое уже стало прошлым, я не раз думал о том, как благодаря стечению счастливых обстоятельств я не только остался жив и вполне работоспособен, но и сохранил свои естественные природные черты вместо той кровавой лепешки, в которую июльской ночью превратилось мое лицо.

Мудрыми мы, однако, становимся спустя некоторое время. А тогда, в госпитале, с гипсовой шапочкой на голове, туго натянутым под подбородком жгутом и дощечкой во рту я наливался черной меланхолией. Когда открылся мой левый глаз и обзор окружающего меня мира увеличился ровно на сто процентов, я почувствовал себя богачом. Это был мой праздник, который стоило отметить.

У меня осталось немного денег, которые в тех условиях мне было трудно реализовать, поэтому я упросил сестру нашей палаты купить мне бутылку вина. Она долго отказывалась, но в конце концов согласилась со словами: «Учитывая ваше образцовое поведение и ранение». Вскоре я держал в руках бутылку густого кагора. От кого-то где-то я слышал, что кагор — лечебное вино и что в отдельных случаях его рекомендуют даже детям. Это соображение полностью освободило меня от какой-либо моральной ответственности перед медициной — я стал смотреть на драгоценную бутылку как на патентованное медицинское средство. Выбрав удачный момент, я приспособил воронку с такой сноровкой, какую сам от себя не ожидал, и пропустил несколько первых целительных капель. Очень скоро я убедился в том, что густой кагор проходит через шланг гораздо лучше, чем жидкая манная каша. Стало повеселее. Процедура переливания кагора из бутылки в воронку оказалась совсем не трудной. Дело было под вечер, большая часть медперсонала разошлась по домам, и я полностью отдался самолечению. И вдруг интуитивно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Смотрел солдат, у которого снесло нижнюю часть лица. В палате в те минуты мы были с ним вдвоем: остальные наши соседи разбрелись кто куда. Он смотрел на меня в упор, не мигая и не отрывая глаз.

Я взял свой кагор и подошел к его койке. Без карандаша и бумаги, без жестов и слов мы отлично понимали друг друга. Солдат принял соответствующую позу, лег на подушку, а я влил кагор в то место, где, по моим предположениям, должен был находиться рот. Сколько кагора попало солдату — сказать трудно, но он был доволен. Да и мне было приятно, что я — единственный, кто смог этому парню хоть как-то скрасить несколько минут тяжелой, однообразной госпитальной жизни…

Перейти на страницу:

Все книги серии Военные мемуары

На ратных дорогах
На ратных дорогах

Без малого три тысячи дней провел Василий Леонтьевич Абрамов на фронтах. Он участвовал в трех войнах — империалистической, гражданской и Великой Отечественной. Его воспоминания — правдивый рассказ о виденном и пережитом. Значительная часть книги посвящена рассказам о малоизвестных событиях 1941–1943 годов. В начале Великой Отечественной войны командир 184-й дивизии В. Л. Абрамов принимал участие в боях за Крым, а потом по горным дорогам пробивался в Севастополь. С интересом читаются рассказы о встречах с фашистскими егерями на Кавказе, в частности о бое за Марухский перевал. Последние главы переносят читателя на Воронежский фронт. Там автор, командир корпуса, участвует в Курской битве. Свои воспоминания он доводит до дней выхода советских войск на правый берег Днепра.

Василий Леонтьевич Абрамов

Биографии и Мемуары / Документальное
Крылатые танки
Крылатые танки

Наши воины горделиво называли самолёт Ил-2 «крылатым танком». Враги, испытывавшие ужас при появлении советских штурмовиков, окрестили их «чёрной смертью». Вот на этих грозных машинах и сражались с немецко-фашистскими захватчиками авиаторы 335-й Витебской орденов Ленина, Красного Знамени и Суворова 2-й степени штурмовой авиационной дивизии. Об их ярких подвигах рассказывает в своих воспоминаниях командир прославленного соединения генерал-лейтенант авиации С. С. Александров. Воскрешая суровые будни минувшей войны, показывая истоки массового героизма лётчиков, воздушных стрелков, инженеров, техников и младших авиаспециалистов, автор всюду на первый план выдвигает патриотизм советских людей, их беззаветную верность Родине, Коммунистической партии. Его книга рассчитана на широкий круг читателей; особый интерес представляет она для молодёжи.// Лит. запись Ю. П. Грачёва.

Сергей Сергеевич Александров

Биографии и Мемуары / Проза / Проза о войне / Военная проза / Документальное

Похожие книги

Товстоногов
Товстоногов

Книга известного литературного и театрального критика Натальи Старосельской повествует о жизненном и творческом пути выдающегося русского советского театрального режиссера Георгия Александровича Товстоногова (1915–1989). Впервые его судьба прослеживается подробно и пристрастно, с самых первых лет интереса к театру, прихода в Тбилисский русский ТЮЗ, до последних дней жизни. 33 года творческая судьба Г. А. Товстоногова была связана с Ленинградским Большим драматическим театром им М. Горького. Сегодня БДТ носит его имя, храня уникальные традиции русского психологического театра, привитые коллективу великим режиссером. В этой книге также рассказывается о спектаклях и о замечательной плеяде артистов, любовно выпестованных Товстоноговым.

Наталья Давидовна Старосельская

Биографии и Мемуары / Театр / Документальное