Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

– Одно лицо, – снова подтвердил я. – Только ты черненькая и русская, а она рыжая, вроде меня, и американка.

– Я – украинка, – уточнила Леся.

– Неважно, – ответил я. – Я вон вообще зачат в Рейкьявике, родился в Бостоне, а живу в Киеве. Пьем за маму!

Мы выпили.

– А дальше что было? – спросила Леся.

– Ну что дальше… Уехала мама в Бостон, родила меня. Папу по-прежнему не выпускали. Когда я чуть подрос, мы с мамой стали приезжать в Киев. Каждое лето. А потом обстановка в мире накалилась, и нас поставили перед выбором: или вы все трое сваливаете в свою Америку, или, опять же все трое, остаетесь здесь. Но кататься друг к другу в гости мы вам больше не позволим.

– И что? – замирающим голосом спросила Леся.

– Мой папа всегда был патриотом, – гордо сказал я. – Он не захотел уезжать.

– А мама?

– Мама выбрала мужа. Мы остались в Киеве. Так что школу я уже здесь окончил. И в институт тоже здесь поступил.

– И с тех пор ни разу не был в Бостоне?

– Ни разу, – печально подтвердил я, поймав себя на мысли, что впервые за все это время сказал правду.

– Майкл, – тихо произнес немногословный Павел, – ты классный чувак. И родители у тебя классные. Не грусти, ты еще увидишь свой Бостон.

– Надеюсь, – сказал я. – Спасибо.

– За матушку мы пили, давай за батю твоего выпьем. Не всякий бы на его месте решил остаться.

– Спасибо, – снова поблагодарил я.

Честно говоря, мне было немного стыдно, что я обманываю этих людей, которые так искренне мне сочувствовали и так простодушно верили. Хотя – с другой стороны – как можно обмануть человека, который тебе не верит?

За окном давно завечерело, бутылки понемногу пустели, голоса делались громче и невнятней. Селянки, поев и отдохнув, без объявления войны затянули гуцульскую, видимо, песню. Мотив показался мне знакомым, хотя слова звучали немного странно:

За Кырыла я нэ пийду,

Бо Кырыла я нэ люблю,

Бо у Кырыла драна фуфайка,

Кырзови чоботы щэ й балалайка.

Впрочем, когда бабоньки дошли до припева, все настолько стало на свои места, что я немного обалдел от подобной развязки:

Тумбала-тумбала-тумбалалайка,

Кырзови чоботы, драна фуфайка.

Тумбалалайка тры струны мае,

Кого люблю я, сама я знаю.

– Шо, американец, гарно бабки поют? – хмельно поинтересовался Витя.

– Гарно, – сказал я.

– А сами бабки гарни?

– Гарни.

– Выпьем за них?

– За бабки не пью, – ответил я. – Я свободный художник.

– Я шо-то не понял, – тряхнул головою Витя.

– Налейте ему, – попросил я. – Человек разучился понимать. Интересно, кто из нас американец?

– Ты американец, – непререкаемым тоном заявил Витя. – Ты наперстками пьешь… Линзами глазными… А я тебя стаканами спаиваю… По-русски, по-гуцульски… Я тебя уже почти споил… Ох, будет завтра головушка твоя американская бо-бо!

– До завтра дожить надо, – ответил я.

– Я доживу, – заверил Витя, – обязательно доживу… Чтоб поглядеть на твои мучения… За Вьетнам!.. – Он потянулся к стакану, но на полпути рука его безвольно упала на стол, черноволосая голова печально рухнула поверх руки, и Виктор Богданович с истинным размахом души захрапел.

* * *

Около десяти утра поезд наш прибыл в Ивано-Франковск. Мы высыпали с вещами на перрон, ожидая, когда покажется черноусый Витя. Наконец, он появился – с воспаленными глазами, серым лицом, отсутствием идеалов и желанием похмелиться.

– Все на месте? – мрачно поинтересовался он.

– Все.

– Американец тоже?

– Тоже.

– Ладно. Пошли к автобусу.

У здания вокзала нас поджидал старенький львовский автобус. Водитель в телогрейке и пестрой вязаной шапочке курил на морозе какую-то вонь без фильтра. Завидев нас, он с отвращением выплюнул окурок, залез в кабину и открыл двери.

– Заходим внутрь и рассаживаемся, – распорядился Витя.

Его тусклый взгляд пробежался по нашей группе и выцепил меня. Витя скривил физиономию, затем подошел ко мне.

– Ну как? – негромко спросил он.

– Что как?

– Голова болит?

– Не болит.

– Сволочь, – горько сказал Витя.

– Ты бы в кафе привокзальное зашел, – миролюбиво заметил я, – пивка выпил. Все равно без тебя не уедем.

– Какое еще пивко, – мечтательно облизывая сухие губы, буркнул Витя. – Это вы тут отдыхаете, а я на работе.

– Считай, что у тебя производственная травма и тебе надо в медпункт.

– Вообще-то, правильно рассуждаешь… – Витя глянул на меня с благодарностью, затем с подозрением. – Слышь, а ты точно американец?

– Мне повторить вчерашнюю историю? – усмехнулся я.

– Не дай бог! – замахал руками Витя. – Ладно, скажешь там, что я по делу… В смысле скоро буду…

Он воровато оглянулся по сторонам и направился к зданию вокзала. Мы расселись по местам. Прошло минут пятнадцать.

– Ну, – нетерпеливо сказал водитель, – и дэ ваш начальнык?

– Вин це… у Киев звоныть, – отозвался я. – З прывокзальнойи пошты. Тэрминова справа [67] .

– Ага, – хмыкнул водлитель. – Справа… Пыва йому тэрминово забанувало. Ачей, вже трискае, падлюка [68] .