Вожак

А еще он научился по-настоящему жить – радоваться каждому дню, смеяться, снисходительно следить за оплошностями внуков, азартно спорить с детьми, среди которых неожиданно появилась суровая дочь; прощать чужие шалости, заниматься с молодыми магами, раз за разом объясняя им, как правильно творить истинный огонь; с досадой разнимать сцепившихся в драке котят…

Странно, но никогда прежде он не думал, что это такое счастье: быть собой, находясь рядом с теми, кто тебя искренне любит. Что на самом деле семья не требует жертв, и для нее не имеет значения, какой длины твои уши и когти, покрыт ли ты кожей, шерстью или костяными пластинами, владеешь ли человеческим языком или только рычишь… ничто не имеет значения, кроме того, что тебя понимают и принимают таким, какой ты есть.

Но, что самое главное, он внезапно понял и другое. Он испытал на себе, прочувствовал и осознал, как же сильно когда-то ошибался Изиар. Как нелепо он промахнулся со своей затеей и как тщетно пытался отыскать рецепт возрождения. Потому что нельзя быть мертвым лишь наполовину. Нельзя сотворить огонь из того, что никогда не умело гореть. Нельзя оживить то, что рассыпалось прахом.

Наивно было думать, что изменение могло помочь тем, кто разучился по-настоящему любить. Что чужая изрезанная кожа может сделать слепца видящим, чужая боль способна принести радость, а кровь позволит продлить чью-то бесконечную агонию. Ведь для перворожденных это действительно была агония – долгая и почти незаметная. Медленное умирание для тех, кто потерял себя в бесконечной череде веков, утратил самое важное и остался лишь красивой пустышкой, лишенной души и ее животворной способности прощать и меняться.

Кажется, это было так просто – всего лишь понять и увидеть. Кажется, это было так легко – перепутать себя с богом. Так обидно ошибиться в самом главном и лишь в последний миг, уже касаясь губами скорбной чаши в руках Ледяной богини, внезапно прозреть.

Тирриниэль, к счастью, смог это сделать. Пусть поздно, но он действительно изменился. Сам. И очень вовремя осознал одну простую вещь, ставшую для него настоящим откровением: он понял вдруг, что истинное изменение не требует насилия. И оно, как ни парадоксально, не нуждается ни в каких рунах…

Придя в себя, ллер Эналле ошеломленно моргнул, не в силах до конца поверить, что все это действительно было. Сидел на земле, широко раскрытыми глазами глядя на спокойное лицо владыки, медленно повторял про себя все, что услышал и понял, пытался осознать случившееся, принять такую странную правду, примерить на себя… наконец вспомнил, зачем пришел в Проклятый лес, и окаменел. А потом опустился на одно колено и с невыразимым раскаянием прошептал:

– Простите, мой лорд…

Тирриниэль нервно дернул щекой, когда следом за главой рода виновато склонились и все остальные. Стрегон с побратимами торжествующе переглянулись, тогда как искренне оторопевшая от увиденного Белка помотала головой.

– С ума сойти… Тиль, что ты им показал?

– Ничего особенного, – хмыкнул владыка Л’аэртэ. – Просто вспомнил тот день, когда обрел семью. И несколько недель до этого, когда полагал, что больше никогда не увижу сына. А еще вспомнил Тира и Милле. Наш зацветший ясень. Твою улыбку. Глаза сына, когда он впервые взял на руки Тебра, и… Ты будешь смеяться, но я очень хорошо запомнил гору орехов, которую он для тебя собрал.

– Ну да, было, – неожиданно смутилась Гончая. – Но это не так интересно, как то время, когда я с радостью давала вам по ушам за вредное хихиканье за спиной и ехидные советы на тему, как уберечь чертоги от темперамента мужа!

– Вы так и не сыграли свадьбу, – с мягкой отеческой улыбкой напомнил Тирриниэль.

– Это вы ее не сыграли, а мы все успели! С моими Гончими и одним старым, не в меру ворчливым гномом!

– И меня не позвали? – искренне огорчился эльф.

– А ты бы пошел? – так же искренне удивилась Белка. – С Крикуном за один стол? В компании горластых Стражей?

Владыка Тирриниэль возмутился.

– Конечно!

– Да это ж давно было, – расстроилась Белка. – Ты тогда дулся на весь белый свет в своих чертогах, сидел на замшелом троне и предавался вселенскому унынию. Кто ж мог знать, что ты все бросишь и примчишься по первому зову, если и двадцать лет спустя прислал вместо себя одного только Линнувиэля?

– А у вас все равно колец нет, – быстро нашелся Тиль.

– У меня есть!

– А у Таррэна нет!

– Зато у него есть мое имя!

– А это не считается!

– Тиль!

– Бел!

Перворожденные оторопело переводили взгляды с одного лица на другое, окончательно утратив связь с реальностью. А братья только посмеивались: как же, переспоришь ее! Тут даже владыке не справиться. Зря он это затеял. Ой, зря…

– Эй! Ты к чему клонишь? – с нескрываемым подозрением вдруг осведомилась Гончая, а потом грозно нахмурилась. – А ну, признавайся, наглый кролик, что задумал? И к чему эти гнусные намеки?

Под ошеломленными взглядами подданных Тирриниэль примиряюще выставил руки перед собой.

– Я просто хотел сказать, что это не слишком честно по отношению к Таррэну: у тебя ведь есть частичка его, а у него твоей нет.

– Как это нет? А дети?