Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

Сорокачетырёхлетний Демьян Сергеевич Коротченко знал характер Никиты Сергеевича как никто другой. Они были друзья-приятели с тех пор, когда Хрущёв, попавший в фавор к Сталину благодаря знакомству с его женой Надеждой Аллилуевой, с которой учился на одном курсе в Промышленной академии, вытащил своего земляка из полтавской глуши сначала на курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б), а затем выдвинул на руководящую работу в Москве. Сам Хрущёв был, как известно, первым секретарём московских горкома и обкома партии, ну и, разумеется, дружка за собой водил. Побывал Демьян Сергеевич и председателем райисполкома, и секретарём ряда райкомов партии, в том числе и Бауманского, того самого, с которого Никита Сергеевич начинал свою партийную карьеру в белокаменной, а в тридцать шестом Хрущёв выдвинул его секретарём Московского обкома.

Словом, сдружились за многие годы так, что водой не разольёшь. Был у них и третий приятель по фамилии Задионченко. Тоже с Украины. Близко сошлись они в тридцать первом году, когда Хрущёв возглавил Бауманский райком столицы. Задионченко заведовал отделом культуры в этом райсовете. Вверх по служебной лестнице лез Хрущёв, вслед за ним следовал и Задионченко. Был секретарём одного из райкомов в Москве, потом переместился в кресло председателя Совнаркома РСФСР.

Несмотря на громкое название, пост этот был скорее декоративный — Совнарком России не принимал никаких самостоятельных решений и лишь дублировал решения союзного правительства, которое, в свою очередь, повторяло постановления Политбюро. Задионченко затосковал. С ним никто не считался. То ли дело в партийных органах! Вот где подлинная власть.

В январе тридцать восьмого года, когда Хрущёва с поста первого секретаря МГК И МК Сталин перевёл первым секретарём ЦК компартии Украины, Задионченко на прощальном ужине пожаловался своему покровителю:

— Скучно мне, Никита Сергеевич. Не те масштабы. Хочу опять на партийную работу…

Возбужденный новым назначением, хмельной от выпитой водки, а ещё больше от радужных перспектив, Хрущёв искрился добротой и щедростью:

— Слушай, а может, со мной поедешь? Ты ведь украинец, национальный кадр, так сказать. Хочешь, переговорю с товарищем Сталиным о твоей кандидатуре?

— Хотелось бы, Никита Сергеевич! — обрадовался Задионченко.

— Что бы тебе такое подобрать? — задумался Хрущёв. — Второй секретарь ЦК уже есть. Это Бурмистенко, который был заместителем у Маленкова, он едет со мной. Председателем Совнаркома пойдёшь? Хотя нет, эта должность тебя и здесь тяготит. Да и с Коротченко уже всё договорено. Разве что…

Он с размаху хлопнул себя по лбу:

— На место Коротченко согласен?

Задионченко задумался. Коротченко по протекции Хрущёва уехал из Москвы в Днепропетровск, стал руководителем областной партийной организации. Сейчас Хрущёв забирает его в Киев, председателем Совнаркома.

— Перспективная должность, — уговаривал Хрущёв колебавшегося дружка. — Это же треть территории Украины.

Действительно, тогда в состав Днепропетровской области входили нынешние Запорожская, Херсонская и Николаевская области.

Задионченко согласился. Хрущёв внёс его кандидатуру Сталину. Тот не возражал. Задионченко вслед за Хрущёвым покинул Москву.

Надо ли говорить о том, что приятели поддерживали между собой самые тесные, неформальные отношения?

Когда Коротченко прошёл в кабинет Хрущёва, тот сидел мрачный, туча тучей.

— Что случилось, Никита Сергеевич?

Они были одногодками, и Коротченко хотя и позволял себе обращаться к нему на «ты», всегда подчёркнуто уважительно называл по имени-отчеству.

Хрущёв коротко рассказал о звонках Сталина. Сообщение о том, что в Москве считают наркома внутренних дел Успенского врагом народа, насторожило Коротченко. Успенский был членом их команды и приехал в Киев одновременно с ними — в январе тридцать восьмого года.

Нового наркома представлял сам Ежов. Прибытие в Киев хозяина Лубянки с большой группой работников союзного НКВД должно было показать замаскировавшимся контрреволюционерам, что спуску им не будет.

И действительно, Ежов дал разнарядку новому руководству республики на арест 36 тысяч партийных, советских и хозяйственных работников. Их судьба должна была быть решена во внесудебном порядке, для чего при НКВД республики создавалась специальная «тройка» в составе наркома внутренних дел, прокурора и первого секретаря ЦК компартии республики.

«Тройка» рьяно взялась за дело, штампуя один приговор за другим. И вдруг Успенского зачисляют в списки врагов народа. Но ведь подпись под приговорами ставил и партийный руководитель республики.

Хрущёв понял немой вопрос, застывший в глазах старого дружка.

— Об ответственности остальных членов «тройки» речи не было, — сказал он. — Не думаю, что дело в этих тридцати шести тысячах.

— В Ежове? — догадался Коротченко.

— Возможно, — неопределённо ответил Хрущёв. — Хотя такая практика существовала и при Ленине.