Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

В пять кончалось дежурство ночного секретаря. Он сдал дела сменщику, и разъездная машина отвезла его домой.

Такая вот картина вырисовалась перед работниками секретариата наркома к четырём часам дня.

Успенский до пяти утра работал в своём кабинете. В пять, попрощавшись с секретарём, покинул здание наркомата. От машины отказался. Сказал, что пойдёт домой, но там не появился.

Что могло случиться с ним за эти одиннадцать часов? В большом городе, каковым являлся Киев, с одиноким пешеходом, бредущим по пустынной тёмной улице, случиться могло всякое.

Кто распознает грозного комиссара госбезопасности, перед именем которого трепетала вся Украина, хотя и в добротном, но в штатском пальто? Идеальный объект для нападения грабителей, которых в Киеве, как и везде, тогда хватало. А может, и узнали, кто перед ними. Такое везение бывает раз в жизни — выслеживали, вынашивали планы, чтобы расквитаться, а тут он сам, тёпленький, в руки идёт. Надо быть глупцами, чтобы не воспользоваться случаем.

Но тогда возникает вопрос: почему Успенский ушёл из наркомата пешком? Пять часов утра в ноябре — это темень и безлюдье на улицах. Кругом ни души, снежная позёмка, покрытые льдом лужицы на тротуарах. Да и никогда прежде не предпочитал он пеших прогулок в столь неудобное время.

Помощники и секретари наркома терялись в догадках. В пять вечера, позвонив ему ещё раз домой и убедившись, что он не объявился, запасным ключом открыли кабинет. На столе наркома лежала записка: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки».

О чём думал Никита Сергеевич, возвращаясь на машине из Днепропетровска? О первом секретаре обкома Задионченко. Не связано ли исчезновение наркома с одной тёмной историей, случившейся с днепропетровским секретарём? Хрущёв начал перебирать в памяти её подробности.

Месяца полтора назад приходит к нему Коротченко. Он только что вернулся из Одессы, где участвовал в работе областной партконференции. И рассказывает о забавном случае.

— В перерыве подходит ко мне один делегат конференции, представляется: Зайончик. Интересуется: «Как там мой дядя поживает?» Я спрашиваю: «Какой дядя»? Он отвечает: «Первый секретарь Днепропетровского обкома Задионченко». Смотрю на него с недоверием — внешне смахивает на еврея, а Задионченко, ты же знаешь, украинец. Какое тут может быть кровное родство? Но делегат настаивает — это его родной дядя и просит передать ему привет. Что будем делать, Никита?

Хрущёв подумал и сказал:

— Не надо поручать это органам. Давай сами разберёмся. Задионченко — наш человек. Пусть всё объяснит.

Решили поручить провести беседу второму секретарю ЦК Бурмистенко. Через некоторое время Бурмистенко докладывает: беседа состоялась, Задионченко настаивает, что никакой он не Зайончик, а самый настоящий Задионченко. Но ведь и свидетельство племянника нельзя сбрасывать со счетов. Всё-таки делегат областной партконференции.

Хрущёв тяжело вздохнул: никуда не денешься, придётся поручать НКВД. Дело не шуточное — речь шла о первом секретаре крупнейшего обкома, члене ЦК, недавнем председателе Совнаркома РСФСР. А что если и в самом деле выдаёт себя не за того? В то время такие случаи были не редкость, в ряды партии пролезали замаскированные враги. Кому хочется получить ярлык покровителя антипартийного элемента?

Хрущёв вызвал Успенского, поставил задачу. Спустя некоторое время нарком доложил: подлинная фамилия Задионченко — Зайончик. Чекисты даже установили синагогу, где был проведён обряд, который совершается у иудеев при рождении мальчика.

Никита Сергеевич велел вызвать Задионченко к себе.

— Вы всё отрицали в беседе с Бурмистенко! — кричал Хрущёв, перейдя на официальное «вы». — Где же ваша честность? Вы нас всё это время обманывали!

Задионченко заплакал:

— Да, это правда, я скрыл, что я Зайончик. Я привык к новой фамилии. Даже жена не знает, что я еврей. Это удар для моей семьи, я не знаю, как сейчас мне быть, что произойдёт…

Он рыдал, жалостливо и с надеждой глядя на своего покровителя.

— Я раскаиваюсь… Но, поверьте, злого умысла у меня не было…

По рассказу Задионченко, его родители рано умерли. Сироту приютил сосед-ремесленник. Потом грянула революция, гражданская война. Пацан беспризорничал. Однажды через их местечко проходил кавалерийский отряд, и мальчонка прибился к красным конникам. Они одели, обули его и дали новую фамилию.

— И зачем это было скрывать? — возмущался разгневанный Хрущёв. — Так бы и написал в анкете! А теперь раздуют такое дело, что небо с овчинку покажется…

То, что рассказал Задионченко, в основном совпадало с информацией, собранной НКВД. Хрущёв понемногу остывал, но чувство опасности не проходило. Успенский должен информировать о происшедшем своё руководство в Москве, оно, в свою очередь, — ЦК ВКП(б). Скандал назревал грандиозный. Надо было срочно принимать какие-то меры, пока его недоброжелатели не опередили и не доложили Сталину.