Возлюби ближнего своего

У нее было совиное лицо. Вздутые складки кожи, покрытые густым слоем пудры, вызывали представление о заснеженном горном пейзаже. Черные, глубоко засевшие глаза походили на дырки. Она уставилась на Керна так, точно хотела вот-вот вцепиться в него когтями. В руках она держала красную, как киноварь, шаль, из которой торчало несколько вязальных спиц. Вдруг лицо ее перекосилось. Керн решил, что она уже вот-вот бросится на него, но неожиданно по ее лицу скользнуло подобие улыбки.

— Что вам угодно, мой юный друг? — спросила она низким театральным голосом, полным патетики.

— Я хотел бы поговорить с фройляйн Холланд.

Улыбка исчезла, словно ее стерли.

— Ах, вот что!

Шимановска смерила Керна презрительным взглядом, отошла от двери и резко застучала спицами.

Рут Холланд сидела на кровати и читала. Керн заметил, что это та самая кровать, к которой он подошел тогда ночью. Внезапно его обдало теплом.

— Можно мне спросить у вас кое-что? — обратился он к ней.

Девушка встала и вышла с ним в коридор. Шимановска, словно раненая кобылица, шумно вздохнула им вслед.

— Я хотел спросить, не пойдете ли вы со мной в кино, — сказал Керн. — У меня два билета, — соврал он.

Рут Холланд внимательно посмотрела на него.

— Или у вас другие планы? Ведь это вполне возможно...

Она отрицательно покачала головой.

— Нет у меня никаких планов.

— Тогда пойдемте! Чего ради сидеть весь вечер в комнате?

— К этому я уже привыкла.

— Тем хуже. Я провел у вас всего две минуты, но и то обрадовался, что вышел сюда. Еще немного, и она бы меня сожрала.

Девушка рассмеялась. И в этот момент она показалась ему маленькой девочкой.

— Шимановска только выглядит такой страшной. Сердце у нее доброе.

— Может быть, но по ней этого не видать. Сеанс начинается через пятнадцать минут. Пойдемте?

— Хорошо, — сказала Рут, словно решившись на что-то.

Когда они подошли к кино, Керн заторопился.

— Одну минутку, возьму билеты в кассе. Они оставлены для меня.

Он купил два билета, надеясь, что она ничего не заметила. Впрочем, тут же это стало ему совершенно безразлично. Главное заключалось в другом: она пошла с ним и сидела рядом.

В зале погас свет. На экране появилась живописная и залитая солнцем крепость Марракеша. Пустыня сверкала, и в жаркой африканской ночи дрожали монотонные звуки флейт и барабанов...

Рут Холланд откинулась на спинку кресла. Музыка обрушилась на нее, как теплый дождь... теплый, монотонный дождь, из которого всплывало мучительное воспоминание...

Это было в апреле. Она стояла у крепостного рва в Нюрнберге. В темноте перед ней вырисовывалась фигура студента Герберта Биллинга, державшего в руке скомканную газету.

— Понимаешь, о чем я говорю, Рут?

— Да, понимаю, Герберт! Это легко понять.

Биллинг продолжал комкать номер «Штюрмера».

— Меня назвали в газете еврейским холуем! Человеком, позорящим свою расу? Это полный крах, ты понимаешь?

— Да, Герберт.

— Надо же мне как-нибудь выпутаться. Вся моя карьера поставлена на карту. Это напечатано в газете, которую все читают. Понимаешь?

— Да, Герберт. Мое имя тоже напечатано в газете.

— Совсем другое дело! Тебе-то что? Ведь ты все равно уже не можешь учиться в университете.

— Ты прав, Герберт.

— Значит, конец, да? Мы расстались, и между нами все кончено.

— Все. А теперь прощай.

Она повернулась и пошла.

— Погоди... Рут... Послушай... минутку!..

Она остановилась. Герберт подошел к ней. В темноте его лицо было совсем близко, и она слышала его порывистое дыхание.

— Послушай, — сказал он. — Куда ты сейчас пойдешь?

— Домой.

— Тебе же не к спеху... — Его дыхание участилось. — Мы, конечно, договорились обо всем, правда? Так тому и быть! Но ты ведь могла бы... мы могли бы... как раз сегодня вечером у меня никого нет дома, понимаешь?.. Нас никто не увидит... — Он схватил ее за руку. — Зачем нам расставаться именно так... я хочу сказать, так официально... Ведь можно бы еще разок...

— Уйди, — сказала она. — Немедленно уйди!

— Да будь же умницей, Рут. — Он обнял ее.

Рут с минуту всматривалась в красивое лицо, которое любила, которому бездумно доверилась. Затем размахнулась и дала Биллингу пощечину.

— Уйди! — закричала она и слезы брызнули у нее из глаз. — Уйди!

Он пошатнулся и сделал шаг назад.

— Что?! Бить?! Бить меня! И это ты, грязная жидовская свинья, смеешь бить меня?

Он хотел было броситься на нее.

— Уйди! — крикнула она истошным голосом.

Он испуганно оглянулся.

— Заткнись! — прошипел он. — Еще небось хочешь натравить на меня людей? Это доставило бы тебе удовольствие! Как же! Я уйду! Да, да, уйду! Слава Богу, что я избавился от тебя!

«Quand l’amour meurt»[8], — пел на экране томный женский голос, плывя сквозь шум и дым марокканского кафе. Рут провела рукой по лбу.