Возмездие за безумие

В ту ночь, с одиннадцатого на двенадцатое декабря две тысячи тринадцатого года, когда Игорь ушёл из дома, Лена Иванова спала плохо. Сначала не могла уснуть из-за ссоры с мужем. Ругаться и обижаться Иванова не умела. Не в пример соседке Гале, для которой состояние конфликта с Виктором казалось привычным и даже необходимым для поддержания тонуса, Иванову любая неприязнь выхолащивала, как может опустошать сквозной ветер. С рождения, словно запрограммированная только на добро, от проявления любого зла Иванова страдала. Оно разрушало её, забирало все силы. Ничего не было страшнее, чем непонимание, постоянное противостояние близких друг другу. Ссоры с последующими часами, даже днями, не восприятия друг друга изматывали больше, чем любая работа. Крик в момент назревшего конфликта – неизбежный его компонент, ибо редко кому удаётся в жизни ругаться тихо, – давил на уши и воспринимался как настоящая агрессия. И даже одно только повышение тона травмировало. Поэтому она никогда не кричала ни на учеников, ни на домашних, полагая, что объяснить можно абсолютно всё, особенно если требование выражено нормальным тоном.

Выпив подряд три таблетки гомеопатического успокаивающего, Лена, после того как поняла, что Игорь ушёл, расстелила ему диван в зале, заправила постель и села смотреть телевизор. Что шло на экране, она не фиксировала, обидные слова мужа то и дело всплывали в памяти, мысли о распре перебивали остальное. Она уже не раз пожалела, что так резко выпроводила мужа, да ещё и с деньгами. Куда Игорь мог направиться, Лена догадывалась. Но верить в это не хотелось; она всё ещё надеялась, что муж сдержит данное в августе слово и просто пойдёт куда-то к друзьям переночевать, как она его об этом и просила.

В два часа ночи, когда стало клонить в сон, вернулась домой Вера. Девушка пришла хорошо подвыпившая, и на разговор с ней рассчитывать было нечего. Лена только упрекнула дочь за её состояние. Вера извинилась, сказав, что всё объяснит, но потом. Поцеловав мать в щёку, и пожелав спокойной ночи, девушка ушла спать. Лена, зябко кутаясь в плед, вышла на балкон со стороны внутреннего дворика. Спать совсем не хотелось. В голове, как пластинка, звучали последние слова мужа: «Я тоже могу быть принципиальным… Твердолобая какая…». Проговаривая их одними губами, Лена думала, так ли это и смотрела вниз в темноту двора, словно там могла найти ответ. Но колодезная темнота только пугала.

Когда-то дворик освещался ночными лампами у входа в каждый подъезд и стоячими во дворе лупастыми фонарями. Но лампочки у входов побили, а менять оказалось делом пустым: сколько не меняй, все равно разобьют. Фонари же, находящиеся на балансе городских властей, были отключены по причине чрезмерного расточения. Откуда и кем принималось подобное решение, жителям огромного дома понять было трудно; налоги-то все исправно платили. Но предписание оказалось одноразовым и обратного поворота не имело, несмотря на многочисленные ходатайства и даже жалобы. Вот и получалось, что в ста пятидесяти метрах, на Центральной, жгли электричество почём зря, разукрасив главную улицу нужными и не нужными подсветками и подвесками, а освещать дворы, видимо, не хватало средств. Поломанные ноги вне территории престижной Центральной никого из городского муниципалитета не волновали.

Лена думала про эту несправедливость, всматриваясь с пятого этажа в тени любого прохожего. Чаще это были люди, пересекавшие двор, реже – соседи, задержавшиеся где-то по делам. Несколько раз прошествовали пьяные компании, шумно матерясь и справляя в углу у пятого подъезда, скрытого от прочих балкой, малую нужду. К этому тоже уже привыкли; на выкрики с балконов хулиганы не реагировали, зная, что никто не спустится в такую темень, чтобы осуществить свои угрозы и оторвать то, чем гадят. Голоса пьянчужек гулко разносились по всему двору и будили жильцов. Поэтому форточки давно уже не оставляли на ночь открытыми. Замуровав прорези в стенах двойными пакетами пластиковых окон и добавив в них кондиционеры, каждый теперь реагировал только на близкий стук капель по железным коробкам своих охладительных аппаратов или по подоконникам нижних этажей. Но сейчас, в зимнее время, кондиционеры были отключены, отчего тишину ночи разрывали разве только что истошные крики дерущихся или вот такие пьяные выкрики загулявших.

Прождав до пяти утра, попеременно, то заходя в зал и тупо глядя на светящийся экран с сильно приглушённым звуком, то снова выглядывая с балкона, Иванова ушла в спальню и провалилась в сон. Телефонный звонок из полиции разбудил женщину раньше будильника, заведённого на семь часов.