— Это тоже повесить? — спросила я и показала ему между ног.
Яник окинул меня взглядом, а потом сказал:
— Твоему телу разрешено стареть.
— Для этого ему не требуется никакого разрешения, — фыркнула я.
— В том-то и дело, — выдохнул он, и я поняла, что он имел в виду другое.
Мы так и стояли вдвоем на балконе, и мне казалось, что теперь мы вместе окончательно и бесповоротно. Когда я говорю такое, мне даже мерещится, что я — это я. Немного погодя я прижалась к Янику, поцеловала и сказала:
— Я и в следующей жизни не хочу быть больше ни с кем, кроме тебя.
И я знала, что так оно и есть.
Он все еще не вернулся? Тогда добавлю от себя еще последний кусок. Когда рассказываешь про свою жизнь, это, оказывается, затягивает, хотя я здесь на самом деле не я, как мы уже выяснили. Надеюсь, вы не забыли. Интересно: вдруг становится неважно — я, не-я, — просто мы прожили вместе какую-то часть жизни, я не-я и Ян Неян. Или все-таки не-Ян? Надеюсь, кто-нибудь перечитает за мной то, что я тут понаписала. А то НеЯн наверняка разозлится, если я ему здесь понаделаю ошибок. Я-то уж точно не собираюсь за собой ничего перечитывать. Вы не поверите, но, когда мы только еще начинали встречаться, Ян попрекал меня ошибками, которые иногда проскакивали в моих эсэмэсках. Вот, скажем, пишу я ему:
Ашыбки потом еще жили с нами, как домашний питомец, как аквариумные рыбки.
Наконец настал день, когда мы открыли нашу кофейню. Еще оставались кое-какие недоделки, так что открытие прошло без всяких церемоний. Просто в одно августовское утро мы вынесли столики на улицу, раскрыли зонт сливочного цвета и встали за барную стойку. На мне было красивое платье, такое «маленькое черное», как обычно говорят. Мы с Яником переминались с ноги на ногу и смотрели через витрину на улицу, наблюдая за людьми, которые прохаживались по площади. Иногда кто-то притормаживал у нашей кофейни, заглядывал через стекло, кто-то даже подумывал войти, но на этом интерес к нашему заведению заканчивался. Через витрину к нам просачивался утренний свет, и тени в пустынной кофейне потихоньку перемещались справа налево. На столиках стояли свежие цветы и роняли пыльцу в бороздки на дубовых столешницах. В динамиках фоном играла музыка. Потом в кофейню влетела муха.
— Сыграем в крестики-нолики? — предложила я.
— Я бы выпил капучино.
Кофе мы закупали у итальянского обжарщика, семейной фирмы «Дерсут» из провинции Тревизо. Мы брали у них стопроцентную арабику с привкусом шоколада и поджаренного хлеба. Мне нравился этот кофе, а Яник все пил свое любимое капучино, так что его даже не спрашивайте.
Когда торгпред «Дерсута» впервые заявился к нам, я насторожилась. Мы уже общались с торгпредами местного пивоваренного завода, «Кофолы»[98]
и разными винными дистрибьюторами, но этот мужичок был совсем другого пошиба. Одет в спецовку, редкие длинные волосы, трех передних зубов не хватает.Почему он был так одет, выяснилось в процессе, когда он взялся за чистку кофемашины. «Ну-ка, посмотрим на нашу голубушку», — прошепелявил он и часа полтора раздавал мне поручения, как будто я была его помощницей. Он больше напоминал автомеханика, чем торгпреда, и казалось, будто кофемашина — это его любимая игрушка. У «Дерсута» в Чехии мало представителей, так что этому постаревшему хиппи, видимо, приходилось заниматься всем сразу — подробно рассказывать про двойную систему обжарки кофейных зерен, трепаться про благородные ароматы кофе и, наконец, демонстрировать отдельные пункты из инструкции «Дзен и искусство обслуживания кофемашины», как выразился Яник, который наблюдал за нами со стороны.
Под занавес мужичок не удержался и приготовил нам три ристретто. Открыл новую упаковку кофе, принюхался, достал из коробки фирменные желто-синие чашки, которые делают честь итальянским дизайнерам, улыбнулся своей щербатой улыбкой и предложил: «Ну что, попробуем подоить это чудо-юдо?» Потом он еще поменял настройки у кофемолки — видимо, подладил под атмосферное давление, — набил свежим помолом рожок, нацепил его на вычищенную голубушку, и она где-то полминуты экстрагировала кофе. Только после этого мы сели за столик, чтобы обсудить дела. «Извините, я сегодня не при параде, — начал он, как будто бы пришел минуту назад, — но кофемашина — это сердце кофейни, и вашей пожилой итальянке требовался кардиолог».