Возможности любовного романа o

“Алхимия” была легендарным заведением, самым старым среди местных богемных кафе, баров и клубов. Днем она походила на сонную дыру: в пространстве между обшарпанными столами, старыми стульями и подсвечниками, залитыми вековым воском, царило абсолютное безвременье. Интерьер был словно окрашен в сепию – наверное, так казалось из-за тусклого света, трухлявого дерева и ржавого железа. Вечером же “Алхимия” превращалась в шумный бар, где все встречаются со всеми. Я не сомневался, что по ночам здесь и впрямь наступало время нигредо, альбедо и рубедо – в зависимости от потребностей, настроения и уровня подготовленности адепта. Prima materia, хаотичное подсознательное, полное сексуальности, агрессии и эгоизма, в определенный послеполуночный момент обретало в специальном кадлубе форму – форму танцев на столах, из-за чего все присутствующие распалялись и были просто вынуждены стремиться к объединению противоположностей; чаще всего это происходило в туалетах в компании другого адепта с похожей задачей. В эту пору на улице уже начинало светать и наступала так называемая фаза “белого делания”. Более удачливые адепты преодолевали низкое животное естество и обретали белые бумажные крылья, исписанные за прошлую ночь набросками стихов и телефонными номерами, крылья, на которых они могли вознестись на более высокие уровни реальности… или, по крайней мере, над крышами Казимежа и над светящейся Вислой. Некоторые, впрочем, перестаравшись, долетали аж до района Нова-Гута, где наших бедных Икаров поглощало социалистическое рубедо плавильных печей…

За барной стойкой я увидел симпатичную девушку с выпрямленными рыжими волосами и вспомнил, что официанты здесь не подходят принимать заказы. Встав из-за небольшого круглого столика, спрятавшегося в углу зала, я отправился за своим капучино.

Из моего романа я еще никому не давал читать ни строчки. Постепенно, перевалив за его середину, я стал понимать, что́ я пишу, и уже даже представлял себе, куда все движется. Естественно, я должен был следовать за биографией Дртикола, но ведь биография – это всего лишь скелет из кабинета биологии, который нужно оживить, как голема. Я уже давно решил писать во втором лице, но только в Кракове до меня дошло, насколько этот тип повествования связан с тем, о чем я пишу, и что самые важные вещи в литературе и в жизни воплощаются скорее в форме, чем в содержании. При условии, конечно, что кто-то еще думает, будто можно отличить одно от другого.

Однако главное открытие я совершил совсем недавно: тот голос, который с первых же страниц обращается к Дртиколу, и есть то, что он неустанно ищет, то, с чем ему предстоит встретиться в конце книги. Но именно тогда, в “Алхимии”, я вдруг окончательно осознал, что именно все это значит и что как раз в этом и заключен основной парадокс биографии Дртикола. А может, и не только его. А вдруг и в нашей жизни самая важная тайна лежит прямо у нас перед носом и потому мы не видим ее точно так же, как Дртикол долго не слышит голос, который обращается к нему? Ведь этот голос – рассказчик его собственной истории! Ну да! А вдруг все не так, как мы предполагаем, а ровно наоборот? Я быстро достал блокнот и записал: Мы подсознательно ищем доказательства существования Бога, но что если бы Бог на секунду перестал существовать? Тогда бы уже не пришлось ничего доказывать, ведь мы бы тотчас поняли, что Он гораздо ближе, чем мы могли себе вообразить.

А если существование – и есть Бог? Неужели эта мысль не пришла в голову ни одному теологу? Мысль, что мы смотрим в ложном направлении, что все направления ложны, что они только уводят нас от ответа.

Я сидел в “Алхимии” словно громом пораженный и наблюдал, как на дно моей чашки неспешно оседает пена. Подняв глаза к люстре – железный обруч с двенадцатью толстыми свечами, – я решил набросать в блокноте первую версию финального диалога. Кто ты? – Я есть ты. – Ты есть я? Что это за новый язык такой? Я – это “ты”, ты – это “я”… он, она, оно – “мы”? Ты постоянно обращаешься ко мне, но почему-то прячешься от меня… – Я вовсе не прячусь. Но в этом мире у меня только одно я: это ты, и это единственное мое укрытие. – Но сейчас-то ты говоришь о себе в первом лице. – Это всего лишь ловушка языка. Только ты можешь сказать о себе: я есмь путь и истина и жизнь…