Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века

В конце XVIII в. Тайная экспедиция обзаводится уже довольно значительным штатом секретных агентов. Из краткой выписки о расходах на эту агентуру в 1800 г. мы узнаем о некоторых: это корнет Семигилевич, получавший 400 рублей в год, майор Чернов с тем же жалованьем и ряд агентов, получавших деньги за выполнение отдельных заданий конторы: Дельсоль, переводчик московской полиции, «Люди при Несловском и Ясинском находящиеся, получавшие по 10 рублей» за доставленные сведения. В этой же выписке имеется пункт о расходах «по особо порученным от Его Императорского Величества секретным делам, касательно некоторых людей по разным губерниям», за которыми, несомненно, скрывалась и секретная агентура.

Тайная экспедиция к концу XVIII в. недалека была от превращения в специальное учреждение, занимающееся исключительно политическим розыском и борьбой с политическими преступлениями.

Поручик Семеновского полка Алексей Петрович Шубин, потомок елизаветинского «сержанта-фаворита» Шубина, проснулся в самом скверном расположении духа и с головной болью после вчерашнего кутежа. Накинув халат, поручик кликнул камердинера и спросил кофе. На подносе вместе с кофе камердинер принес два письма.

— Кой там еще черт! — проворчал хриплым голосом поручик и порывисто сорвал печать с одного пакета. Это было приглашение товарища-офицера о подписке между семеновцами на ужин «с дамами». При этом сообщалось, что по случаю предстоящего полкового праздника затевается особенное пиршество. «Вообще ты в последнее время, — говорилось в письме, — редко появляешься на товарищеских пирушках. Скуп стал или заважничал. И то, и другое нехорошо относительно товарищей и может быть истолковано ими в худую сторону. Предупреждаю тебя по-дружески. Подписные деньги можешь внести хоть сегодня, но никак не позже трех дней».

— Черт подери! Этого недоставало! — зарычал поручик. — Где я возьму эти деньги. И так кругом в долгу, кредиторы наседают!

Другое письмо было от отца:

«Любезный сын Алексей! Я с прискорбием замечаю, что ты, не внимая советам родителей, ведешь в Петербурге жизнь развратную и разорительную. Такое непокорство твое весьма огорчительно нам, а наипаче потому, что ты оказываешь мне дерзость и неуважение и словесно, и письменно. Ты пишешь, что гвардейская служба требует больших расходов, а я скажу тебе, что сам служил поболе твоего и знаю, что с умом можно жить на те деньги, что мы с матерью посылаем тебе. Все же твои долги я заплатить не могу и объявляю, что с сего времени ты не получишь от меня ни денежки сверх того, что я посылал, и долговые расписки твои платить не буду. Времена нынче тугие, хлеба недород, да и скотский падеж был у нас, и я продал двадцать душ без земли на вывод генеральше Зинаиде Федоровне...»

Поручик злобно фыркнул и, не дочитав письмо, швырнул его на пол.

— Ах я несчастный, несчастный, — шептал он, склонившись над столом. — И что он, старый дурак, не уберется! — вдруг вскочил поручик с места. — Давно ему бы пора на покой, а он кряхтит как кикимора над деньгами... Не даст, ни гроша не даст, коли уж сказал, — рассуждал поручик, ходя из угла в угол. — Вот беда-то настоящая пришла! Нужно что-нибудь придумать, вывернуться, а то хоть в отставку выходи'

Поручик глубоко задумался.

Через час он, гремя саблей, уже спускался с лестницы, сел в дожидавшуюся у подъезда линейку и поехал «обделывать дела», чтобы не ударить лицом в грязь перед товарищами, которые уже начинали поговаривать что-то о скупости и заносчивости.

Поручик знал, что это значит, понимал, что тем самым ему дается косвенный намек на отставку или перевод в армию, и самолюбие его страдало неимоверно. Молодой и гордый, Шубин не мог допустить мысли о переводе в армию...

— По бедности!.. — шевелилась в его голове неотвязная мучительная мысль. — Скажут «коли ты нищий, так чего совался в гвардию, не марал бы мундира».

Поручик велел кучеру остановиться у модного портного, где заказывала себе платье вся военная знать, и вошел туда. Добрый час он бился с хозяином, убеждая поверить в кредит и уверяя, что через две недели получит «со своих земель» чуть ли не сотни тысяч, и, наконец, уладив кое-как дело, весь красный и злой, вышел из магазина. Предстояло еще труднейшее: достать денег.

Около гвардейских офицеров всегда трется орава разных ростовщиков, готовых за огромные проценты ссудить несколько сотен рублей, но для Шубина и этот источник был почти совсем закрыт. Он задолжал уже всем и никому не платил как следует, да, кроме того, чуткие ростовщики пронюхали, что поручик беден, а отец его не платит долгов сына, владея незначительным имением.

Он знал это, понимал, какое унижение должен будет вынести, уговаривая иудеев ссудить ему двести-триста рублей, и все-таки ехал, гонимый фатальной необходимостью «поддержать честь гвардейского мундира».