Возраст согласия

Каждый год в лицее нам выдавали сухой паек. И в тот год выдали необыкновенно много. Бесконечные пачки с разными крупами, банки с консервированными ананасами (привет, «Чунгкингский экспресс») и персиками высились на столах в актовом зале. Выглядело все это как странные пирамиды. Мы же – учителя и ученички – сновали рядом, как служки.

Когда я упаковала продукты в три больших пакета, то поняла, что у меня нет никаких сил дотащить все это хотя бы до остановки. Рядом крутится ВВ, но я теперь совершенно спокойна и даже не смотрю в его сторону. Достаю телефон. Конечно, я удалила номер Юры, но это не важно. Я помню его и так. Набираю. В животе что-то замирает.

– Да.

Голос, который сводил меня с ума все это время. Я сглатываю.

– Юра, мне нужна помощь.

Он слушает меня внимательно. Говорит:

– Хорошо, через полчаса подъеду.

Я оставляю пакеты в актовом зале. Выхожу курить с девчонками. Руки слегка подрагивают, и прикурить получается не сразу. Смотрю по сторонам. Зелень плотным кольцом обступила лицей и скрыла уродливые индустриальные постройки вокруг. У меня слегка кружится голова, а зрение вдруг становится непривычно острым: я различаю каждую песчинку на асфальте, муравьев, которые тащат на себе эти самые песчинки куда-то в свои норы. Это завораживает меня настолько, что я забываю обо всем.

В реальность возвращает механическая трель Nokia. Незадолго до расставания Юра отдал мне маленькую модель 8210. Она умещается в моей ладони и мигает голубым светом, когда кто-то звонит. Но обычно мне никто, кроме Яны, не звонит.

Я поднимаю трубку. Хорошо, буду ждать у лицея через десять минут.

Странной, разболтанной походкой возвращаюсь в актовый зал и сгребаю пакеты. Они тянут меня к земле, кажется, руки отвалятся в любой момент. Но я все-таки вытаскиваю их на улицу и волоку к машине. Юра открывает багажник и ставит пакеты туда. Когда-то он возил там дилдо, которое заставил меня выбрать в подвальчике-сексшопе на Литейном. И сейчас, глядя в заваленный инструментами багажник, я вспоминаю об этом.

Нас встретила тогда классическая советская тетка-продавец с полным лицом, на котором было приклеено недовольное выражение вселенского презрения ко всему и вся. У нее были короткие, сильно вьющиеся волосы, тонко выщипанные, нарисованные черным брови и рот красным бантиком. Разве что вместо батонов и сахара за ее спиной громоздились искусственные члены, вагины и порно с очень пышнотелыми женщинами.

Заметив мою неловкость, она зычно спросила:

– Что ищете?

Юра спокойно ответил:

– Нам нужен вибратор.

– Выбирайте нужный, а я покажу.

Как выбирать, было совсем непонятно. Все члены в коробках стояли за ее спиной. Наконец тетка сжалилась и выложила на прилавок несколько образцов.

– Вы потрогайте, не булку, кажись, выбираете.

Я робко потрогала один фаллос небольшого размера.

– Наверное, этот.

С тем же, совершенно никак не меняющимся выражением бесконечного презрения она пробила нам прибор и отдала в хлипком пакетике. Юра бросил его в багажник и один раз попробовал им воспользоваться, когда мы, довольно пьяные, валялись на Лиговке. Вибрация была отвратительной, и я попросила больше не использовать эту штуку.

Может быть, он пробует его с кем-то другим. С какой-нибудь Зиной. Эта призрачная девушка, у которой «все так узко», однажды мелькала где-то на заднем плане, пока мы ссорились в его машине.

Удивительно, как много всего мне вспомнилось, пока я полминуты смотрела в его багажник. Но что меня особенно удивило – я не испытывала при этом практически ничего.

Он отвозит меня домой. Выгружает сумки у квартиры и начинает уходить. Я спокойна, как слон.

– Созвонимся, – говорит.

Смотрит на мой звонок у железной двери, отгородившей три квартиры от общего коридора. Соседи поставили ее месяца два назад. Вернее, там должен быть звонок, но торчит провод. У соседей звонки есть. У нас нет.

– Сделаю тебе звонок.

Смотрит на меня. В глаза, где когда-то плескалась безумная страсть к нему. А сейчас только что-то спокойное, но все равно мерцающее. Я увидела это мерцающее в зеркале, когда зашла наконец в квартиру.

Я и забыла про этот звонок. Как-то мне позвонила Наташка и ржала в трубку, что она гуляет с Юрой. Я сбросила. Вместо слез из глаз текла злость на чужую тупость и ограниченность.

Но разве это не то, что я должна была получить, пытаясь выкрасть чужое счастье? Мне кажется, что после второго аборта внутри на сердце осталось небольшое выжженное место. Когда человек получает травму головы, какую-нибудь рану, на месте рубца потом не растут волосы. Так и внутри – мне казалось, бывают такие душевные раны, которые зарастают рубцами. В принципе, это ничего не значит. Со временем начинаешь понимать, что все это по-настоящему ничего не значит. Это просто твои неправильные действия и их последствия. Все.

Мир не плачет вместе с тобой. В проживании любого горя наступает момент, когда ты просыпаешься и говоришь себе: «Хватит плакать, теперь я буду жить».

Опасно наслаждаться собственными страданиями, упиваться ими, словно верблюд, жующий колючки и пьющий в результате свою собственную кровь.