Возвращающий надежду

— Да, — смутившись, подтвердила она. — Для всех вы ни свой, ни чужой. Вы о чём-то всё думаете, всё мечтаете, в вас нет ни вражды, ни любви. Оттого-то никому и неведомо, что вы за человек. Должно быть, в душе вы всё же остались сеньором. Вам бы, сударь, сильно полюбить или пострадать… Но я не вынесу этого!

Голос её задрожал и пресёкся, а голова опустилась. Одиго взял девушку за подбородок, повернул её голову к себе и внимательно посмотрел в глаза.

— Что вы так смотрите? — улыбнулась Эсперанса сквозь слёзы. — Ну да, деревенская девушка не смеет думать о сеньоре… А у нас поют такую песню: «Её сеньор отправился на войну, и она надела мужское платье и пошла за ним».

Одиго смотрел на неё, не понимая, как простая крестьянка может быть такой разумной. Она была красива, несмотря на следы оспы, со своим загорелым и свежим лицом и чёрными косами. Но это его сейчас не трогало.

— Несколько парней из нашего прихода хотели жениться на мне, — задумчиво сказала Эсперанса. — И ткач Клод, он тоже… Да что об этом болтать! Я никогда не выйду замуж. Видно, так хочет мадонна.

— Уж не я ли в том повинен? — встревоженно спросил Бернар.

Она улыбнулась и отрицательно покачала головой, потом встала и поправила выбившиеся из-под шляпы косы.

— О, вы не знаете конца той песни, сеньор мой! — сказала она торжествующим голосом. — Вот что в ней дальше сказано: «И сеньор не отличал её от своих солдат. Но она шла за ним повсюду, и видела его, и этим была счастлива, как яблоня под солнцем».

Одиго смущённо молчал.

Эсперанса медленно пошла прочь, взяв свой мушкет. При этом она всё ещё надеялась, что он остановит её и скажет ей что-нибудь ласковое. Но Бернар снова глубоко ушёл в свои мысли.

21

Чтобы овладеть событиями, человек стремится начертать их ясную схему в своём сознании. Но только что он набросает в уме приблизительный чертёж происходящего, рука истории с маху выведет на нём нечто совершенно неожиданное, какой-то загадочный, путаный и, казалось бы, зловещий иероглиф.

Одиго всегда думал, что он сумеет разбудить в народе простую и могучую мысль о том, что зло не всесильно. Коль скоро этого достигнешь, мечтал он, французского простолюдина уже не сломить. Приведя крестьян в город, Одиго полагал, что одним этим окажет давление на местный парламент и на провинциальные Штаты. Если он, безвестный дворянин, поднял в своей глуши столько крестьян, если это произойдёт повсеместно, что может сделать король? К тому же армия короля воюет. Такой рисунок событий запечатлелся в уме Одиго. И он надеялся обойтись даже без кровопролития.

Но утром следующего дня началось нечто непредвиденное.

Первыми об этом узнали портовые грузчики. Они побежали в город, крича, что на корабле из Парижа прибыл важный сеньор с чёрным бархатным мешком, в котором лежат новые королевские указы. По городу сейчас же поползли дикие слухи о том, что отныне будут брать пошлины на каждого новорождённого ребёнка, на платье, шляпы, башмаки, на каждый фунт хлеба, на каждый день жизни.

Женщины в церкви первыми подняли бунт. Когда проповедник призвал их подчиниться властям, они пришли в бешенство и там же, в церкви, в щепы изломали скамьи, предназначенные для высоких господ, а потом выбежали на рыночную площадь.

Одиго, дремавший на берегу, услышал набат. Звонили во всех церквях. Он поспешил в палатку недалеко от рынка, в которой разместился его штаб. В палатке спали его командиры. Он разбудил их и приказал построить роты. Затрещали барабаны, и крестьяне выстроились, ворча, что нет покоя от муштры. Одиго сообщил командирам пароль и повёл их на рынок, откуда доносился невероятный шум, крики и брань: разъярённые женщины гонялись за сборщиками податей, что вышли спозаранку проверять торговые сделки со своими списками и кошёлками.

По дороге к рынку Одиго увидел расклеенные по стенам домов и на столбах у перекрёстков свежие плакаты. Они гласили:

«НАРОД, ВООРУЖАЙСЯ!

ПЕРЕБЬЁМ ВСЕХ, КТО СТОИТ ЗА ВВЕДЕНИЕ ЭЛЮ!»

«НЕУЖЕЛИ ВЫ ПОТЕРПИТЕ ЭЛЮ?»

«УМРЁМ С ПИКОЙ В РУКЕ!»

«ПАРЛАМЕНТ ЗАСТУПИТСЯ ЗА НАС!»

У рынка Одиго остановил свои отряды. Навстречу ему двигалась толпа женщин. Впереди под знаменем из красной бумаги шла их капитаньесса — дородная торговка в широкополой шляпе с перьями, свирепая, как пантера. Она бросила окровавленную куртку убитого сборщика под ноги Одиго, расхохоталась и запела: «Лянтюрлю, лянтюрлю!»

Одиго стоял впереди своих отрядов, не зная, что ему делать, так как ни ткача, ни Жака не было видно. Из затруднения его вывел звук трубы. На возвышении посреди рынка поднялся сержант мэрии, отставной солдат с белой лентой через плечо, с выпученными в солдатском усердии глазами; за ним следовал трубач. Этот высоко поднял свой инструмент и ещё раз громко протрубил, чтобы привлечь общее внимание. Сержант расправил плечи, подкрутил рукой усы и гаркнул: