Возвращающий надежду

Тюрьма была старым двухэтажным зданием, одним крылом примыкавшим к ратуше, а другим — к одной из башен городских ворот. Охраняли её жандармы местного судьи. Обычно при тюрьме в караульне находился какой-нибудь десяток солдат, но ввиду тревожного времени охрана была усилена губернаторскими стрелками. Дом мэра находился рядом, и когда лес пик на плечах людей Одиго вырос как раз под его балконом, мэр не замедлил на нём показаться.

— Откройте тюрьму, мэтр Лавю, — потребовал Одиго. — Со мною двести копий, и мне нужен, главным образом, Жак Бернье.

Мэр — он был в колпаке и халате — некоторое время топтался на своём балконе, как медведь перед направленной на него рогатиной. Потом он закричал пронзительно, точно бас его отказался служить:

— А знаете ли, благородный сеньор, какое гнусное оскорбление нанёс мне этот старый мешок с гвоздями, этот дырявый матрац, эта кадка с навозом, это грязное, нечестивое и хитрое животное по имени Жак Бернье? Он сказал, что мои сукна, произведённые в самой лучшей французской мастерской, с точнейшим соблюдением всех ста сорока девяти правил промышленного регламента, — он сказал, что они хуже английских! Мои сукна — хуже английских! Негодяй! Да где ещё вы найдёте такой ворс, такую расцветку и такую прочность?

— Недосуг мне разбираться в вашем ремесле, — холодно сказал Одиго и выразительно постучал концом копья по решётке балкона. — Наденьте-ка на острие записочку коменданту и идите с миром.

Пометавшись, мэр выполнил требуемое. И когда записка оказалась в кармане Одиго, Бернар решил, что тюрьма, по крайней мере, будет открыта без выстрела.

Но из ворот тюрьмы, вернее, из одной приотворённой их половинки зловеще выглянуло жерло пушки. А наверху башни, примыкавшей к тюрьме, показались губернаторские стражники, закованные в железо с ног до головы. Они положили мушкеты на парапет и нацелились. И все двести человек Одиго, к его великому стыду, позорно бросая пики, хлынули спасаться в боковые улицы. Он остался один. Напрасно Бернар размахивал запиской, крича, что это разрешение от самого мэра, стрелки с величайшим хладнокровием отвечали:

— Мы подчиняемся только наместнику губернатора.

И Одиго ничего не оставалось, как с проклятиями удалиться.

Первым делом он нашёл своих командиров и дал им основательный нагоняй. Потом выстроил на боковой улочке свой отряд. Когда это было сделано, Одиго резко сказал смущённым крестьянам:

— Теперь вы понимаете, почему вас били, бьют и будут бить? Возможно, нам придётся иметь дело с лучшей армией Европы — с французской армией. И вы воображаете, что с такой дисциплиной сможете ей противостоять?

Коренастые белоголовые деревенские парни с простодушными лицами только крестились и повторяли:

— Страшно умирать, сеньор Одиго!

— Что ж, — сказал Одиго. — Я не держу вас. Идите домой и оставайтесь по-прежнему Гро-Жанами.

Тогда вышел вперёд барабанщик — веснушчатый мальчишка лет двенадцати с носом пуговкой и, задрав кверху лицо, звонко сказал:

— Я хочу стать героем, сеньор!

— Как твоё имя?

— Регур-Жан-Эстаншо Ва-ню-Жамб!

— Что же ты задумал, Регур-Жан-Эстаншо, решивший стать героем?

— Возьмите мою пику и мой барабан, сеньор генерал.

С быстротой обезьяны он сбросил с себя всё, кроме штанишек, скинул башмаки и сказал:

— Я открою вторую половину ворот, генерал.

— Как же ты это сделаешь?

— Это касается только меня Ваше дело, генерал, — не оплошать, когда ворота откроются. Сумеете?

— Уж постараюсь, — серьёзно обещал Одиго.

Мальчишка подбежал к стене, огибающей часть тюрьмы с северо-востока, и одним махом вскарабкался наверх стены, что неоспоримо свидетельствовало о немалом опыте и долгой тренировке. Затем он проворно перекатился на брюхе и исчез. Одиго боковым переулком подвёл отряд как можно ближе к воротам и следил за ними не спуская глаз. Не прошло и пяти минут, как раздался железный скрип, и вторая половина ворот с лязгом отворилась.

— Вперёд! — крикнул Одиго, выхватив шпагу.

С башни раздались выстрелы, никого не задевшие, так как стражники на этот раз были застигнуты врасплох. А на тюремном дворе, куда вбежали люди Одиго, катались по траве Регур-Жан-Эстаншо, задумавший стать героем, и инвалид-артиллерист с деревянной ногой. Старый и малый дрались, кусались и царапались с остервенением, как кошки на крыше, пока их не разняли. Артиллериста-коменданта связали, пушку развернули в сторону башни, и Одиго сам навёл её, после чего стражников оттуда как ветром сдуло.

— Как тебе удалось это, герой Жан-Эстаншо? — спросил Одиго.

— Очень просто, — ответил барабанщик. — У пушки дежурил мой дядя. Вон он, связанный, брат моей матери! Как всегда, он дрых на лафете своей пушки, и мне не стоило большого труда оттянуть вниз вон ту щеколду. А там уж он проснулся, сеньор, и подло дал мне в ухо. Ну, и я…