Возвращающий надежду

Когда он очнулся, то увидал, что лежит в подвале, где горят свечи. Крепко встряхнув, его подняли и усадили на скамью. За столом сидело трое мужчин простого обличия. Поодаль на табурете сидел ткач. «Кажется, кошмар кончился», — подумал Бернар.

— Ты находишься перед тайным судом компаньонажа — союза городских подмастерьев, — сказал один из мужчин.

— Подмастерьев, а не цеховых мастеров, которые продались магистрату, — добавил другой. — Запомни это.

— Не бойся и говори всю правду, — сказал третий. — Мы знаем уже о тебе многое.

Одиго заметил висевшие над столом знаки трёх ремёсел: лопатку каменщика, кирку землекопа и нож мясника — и по этим символам понял, кто его судит.

— Отвечай: как случилось, что ты, сын знатного и именитого человека, оказался среди восставших?

Одиго овладел собой и ответил просто:

— Я на их стороне из чувства справедливости.

— Хорошо, — удовлетворённо сказал первый ремесленник. У него было красивое бородатое лицо труженика, привыкшего серьёзно и добросовестно всё обдумывать, прежде чем решить. — Но поставим против твоих слов и кое-что другое… Почему ты, например, уклонился от боя на рыночной площади?

— Крестьяне — не солдаты, — ответил Одиго. — Они не выдержали бы мушкетного залпа, как случалось не раз.

— Плохо же ты судишь о мужиках, — недовольно протянул судья-мастеровой. — Ладно, допустим и это, тебе видней… А что за переговоры вёл ты с толстобрюхим мэром — старой лисой, которая норовит и нашим и вашим?

— Я понял это не сразу, — возразил Одиго, стараясь говорить возможно проще. — А когда понял, то высказал ему это же самое прямо в лицо.

За столом одобрительно закивали, и даже на угрюмом лице ткача появилось подобие улыбки.

— Так, — строго сказал судья. — Пока всё это в твою пользу. Стало быть, хочешь уверить нас, что ты этакий правдолюбец, стоишь за справедливость? Ладно. А о чём всё-таки шёл у тебя долгий разговор с твоим знатным папашей, а? Разве не всяк любит дерево, которое ему тень даёт?

Одиго коротко и ясно изложил суть своей беседы с отцом. Это произвело ещё более сильное впечатление на присутствующих. Но ткач нахмурился и сказал:

— Скользок он, этот сеньор, и со страху, пожалуй, заявит вам, что он больше католик, чем сам римский папа! А спросите-ка его о главном: что за записочку нашли у него в кармане? Не явный ли это знак его измены? Давно подозревал я его, скажу по совести, но не поймав, курицы не щиплют.

— Да, — сурово сказал судья, — это обвинение серьёзное. Сюда мне её, записку эту!.. Ну, что скажешь? Духами ведь пахнет, а? По подсвечнику, стало быть, и свечка!

И сразу все посмотрели на Бернара со злобой, готовые тут же её излить не стесняясь. Одиго понял, что настал решительный момент. Он выпрямился по-военному.

— Хорошо, — сказал он твёрдо. — Теперь ответь ты мне, судья: идя на тайные переговоры, берёт ли шпион с собой свидетелей?

— Нет, — простодушно ответил судья, подумав, — это было бы глупо.

— Ну вот. А со мной были Жаки Бернье, можете их спросить. Что сделает опытный шпион с документом, который ему может повредить?

— Сожжёт или спрячет подальше, я так полагаю, — ответил судья.

— А записку я оставил в кармане. Вон она на столе… Теперь последнее: станет ли шпион заманивать в ловушку войска короны, да так, что они потерпели сокрушительное поражение? Ведь не за это же платят ему немалые деньги, не так ли? Спросите теперь ткача, кто руководил сражением в Шамборском лесу, и он вам ответит, если память ему не изменит!

Наступило глубокое молчание. Ткач потупился, и всем стало ясно, что обвинение оказалось ложью на глиняных ногах. Председатель откинулся назад и долго пристально смотрел в лицо Одиго.

Наконец он широко и сердечно улыбнулся, встал и протянул ему большие руки:

— Верю я тебе, брат Одиго! И не взыщи, что так получилось. Знаешь, видали мы всяких господ, плохих и хороших, но таких, чтоб за бедноту стояли, — нет, не приходилось, ни здесь, ни в других бургах! Ну, раны мы твои, кажется, зашили, не останется ли рубец у тебя на душе? То есть обиды на нас, простаков?

Ткач вдруг вскочил со своего места и перебил судью громовым голосом:

— Да посмотрите вы на него! — заорал он, хватая Одиго за плечи. — Хорошенько посмотрите на его руки, лицо… А голос какой, а манеры — что у твоего герцога! Разве он не аристократ, будь он трижды проклят, и разве не аристократы его отец, и дед, все до седьмого колена? А теперь взгляните на меня, ребята. Я не хуже его выглядел в детстве и юности, пока не побывал под галерной плетью в трюме, красную куртку не истрепал в клочья. На что теперь похожи мои руки, эти лапы обезьяны, эта рожа моя, старая, вся в рубцах да морщинах? А сколько мне лет, думаете вы? Сорок? Нет, столько же, сколько и ему! И я говорю вам: предаст он вас, предаст, как Иуда, предаст и тебя, каменщик Франсуа Латар, и тебя, подмастерье Бретэ, и тебя, ученик мясника Контери! Не может не предать, потому что на репейнике розы не родятся, на навоз соловьи не садятся!