Возвращающий надежду

С улицы донеслось звонкое ржание крестьянских лошадей.

* * *

При выходе Одиго сейчас же обступили Жаки. Каждый трогал Бернара за рукав, за плечи, за плащ, точно желая удостовериться, не подменили ли командира. Жаки широко ухмылялись и говорили:

— Вот и ты, сеньор! Не тронули тебя? Живой?

* * *

…Наступал апрельский рассвет, щебетали птицы. Над городом плыли розовые облака, и утреннее небо между домами светилось, как перламутровая внутренность раковины. Но Одиго смотрел не на небо, а на клубы чёрного дыма, тяжко выползающего из-за домов.

— Что там? — спросил он, садясь в седло.

— Красного петуха пустили, — сказал Жозеф.

— Это горит дом красильщика, — добавил Жерар.

Одиго тронул коня шпорами и с места взял в галоп. За ним поскакали Жаки. По городу разносились мощные звуки набата. Но вот Одиго резко осадил коня: у одного из домов он увидел следы погрома. В воздухе порхал пух из перин, двери были выломаны, имущество грудой валялось на улице, и служанка, плача, подбирала втоптанную в грязь кухонную утварь.

— Чей дом? — спросил её Одиго.

— Мэтра Роберта Мирона, торговца рыбой, — всхлипнув, ответила та.

Глаза у Жаков разгорелись жадным огнём при виде брошенного добра.

— Где ваш отец? — спросил их Одиго. Жозеф сказал с хитрой усмешкой:

— Пошёл с нашими ребятами ломать виноградники буржуа. Они за городом.

«Час от часу не легче, — подумал Одиго. — Этак мы восстановим против себя весь город и даже тех, кто мог бы способствовать успеху нашего дела».

Они поскакали дальше. Волной до них докатился яростный рёв толпы, звон разбиваемых стёкол, грохот, треск и женские крики. Одиго и Жаки свернули коней в переулок. Перед ними открылось столь невиданное зрелище, что они, все трое, так и замерли на своих сёдлах, словно статуи святых в нишах.

Узенький переулок завершался тупиком, и в нём, как в котле, бушевала толпа. Был виден дом с выломанными дверями и зияющими окнами. Из этих окон громившие выбрасывали в уличную грязь всевозможные предметы, весьма ценные: золотую, серебряную и фарфоровую посуду, подсвечники искусной работы, куски шёлка, бархата, парчи, зеркала и чётки, ожерелья и браслеты. Всё это так и мелькало перед поражённым Одиго и Жаками и летело из окон под ноги толпе. Но что самое удивительное — никто и не думал забирать себе эти дары, падающие сверху: нет, их ссыпали в корзины, как какой-нибудь мусор, тащили и опрокидывали в помойки за домом.

— Господи… — прошептал Одиго. — Уж не сошли ли с ума эти бесноватые горожане?

Жаки за его спиной потихоньку слезли с коней: им до смерти захотелось посмотреть поближе на это невиданное богатство, а там, может быть… Уж такова была их природа, они ничего не могли с ней поделать. Одиго же захватило нечто совсем иное.

Откуда ни возьмись, на улицу выскочил маленький старикашка, он был в одном нижнем белье. Его дико блуждающие глаза остановились на лошадях — те загораживали выход из тупика. Метнувшись туда и сюда, старичок вдруг с безумной решимостью кинулся к лошадям; похоже, он готов был спрятаться хоть под брюхами коней… Но тут раздался рёв торжества;

— Вот он, кровопийца проклятый, сам объявился! Ату ростовщика!

Из дверей дома высыпала толпа разъярённых женщин.

У самой морды лошади Одиго мелькнуло искажённое лицо преследуемого; проскочив между конями, беглец споткнулся, упал и остался лежать у выхода из тупика на мостовой. Бегущая за ним толпа испугала коня Бернара — он встал на дыбы. Энергично работая поводьями, Бернар осадил его.

— Стыдитесь, красавицы! — кричал Одиго, размахивая плетью. — Суд, только суд, но не бесчестная расправа!

Перед конём, преграждавшим дорогу, бешено крутились сжатые кулаки, всадника поливали звонкоголосой бранью. Женщины призывали на помощь мужчин, и скоро десяток мускулистых рук вцепился в поводья и одежду всадника. После короткой борьбы Одиго был повергнут на землю, а потом поднят очень невежливыми пинками. Его крепко держали за локти.

— Это что за птица? — раздалось в упор. Перед Бернаром стоял юноша в чёрной маске, с мясницким ножом за поясом. — Кто ты, заступник кровопийцы? А ну — обыщите его!

Карманы Одиго были основательно проверены. В руках маски оказалась измятая записка. Он развернул её и прочёл по складам:

— «От знат-ных о-соб с пред-ло-жением…» Эге, вот где зарыта собака! Шпион! — и он плюнул Бернару в лицо.

Одиго не понимал, куда делся ростовщик и что происходит с ним самим. Его били, толкали, рвали на нём одежду. Оглянувшись назад, он с ужасом увидел, что Жаков нет, Жаки бесследно канули в ревущей толпе. Он понял, что его убивают. Огромным усилием оторвав от себя душившие его руки, Бернар крикнул:

— Я — Одиго! Ведите меня к ткачу… кто слышал имя Ге Ружемона?

— Стой! — поспешно заговорили в толпе. — Кажется, его знает Капитан. Подождём, может быть, ткач вырвет из него кое-что важное…

И Одиго с заломленными назад руками, окровавленного, в разорванной одежде потащили по городу.

Он шёл, еле передвигая ноги, несчастный, как камни мостовой под ногами всех проходящих. В голове у него вертелась одна мысль: «Я хотел вернуть им надежду…»

24