Возвращающий надежду

— Умы различны, — прервал Одиго это дискуссионное вступление. — Пусть каждый слышит то слово, которое ближе его ушам.

За столом воцарилось молчание.

— А раны Франции? — вмешался голос с режущим немецким акцентом. — А безмерная нищета её сыновей? И разве не проистекает всё сие от заблуждений католической церкви, упрямо влекущей своих овец на стезю зла и нечестия?

— Нищета от налогов, — возразил Одиго. — Уничтожьте хотя бы габель, и овцы спасутся.

— Это не так, — продолжал тот же режущий голос. — Будущее Франции божьим изволением определено, измерено и подчинено делу её веры. Говорю вам: истина одна! Вы видите пастырей, коим она ведома. Они и никто другой спасут страну!

«А, так они носят эту истину в кармане!» — подумал Одиго. Но ограничился возражением:

— К сожалению, то же самое говорят и католики. Представьте, им тоже в точности известна истина. И они так же утверждают, что будущее Франции — в их верных руках.

— Ложь! — в один голос крикнули гугеноты, и Одиго услышал, как лязгнули их шпаги, приподнятые из ножен и опущенные назад. — Католиков надо губить, как бешеных собак!

Бернару стало очень не по себе. Ведь он как-никак тоже был католик.

— Господа! — сказал он примирительно. — Я простой солдат, не компетентный в вопросах веры. Я только предвижу одну опасность. Когда огнём, железом и кровью во Франции будет наконец установлена единая благая вера, останется ли в живых хоть один француз, чтобы её исповедовать? И не верней ли предоставить каждому сеять хлеб и растить детей без страха, что их могут убить в интересах высших истин?

На это ему никто не ответил: за столом всё было неподвижно, и лица присутствующих почему-то напомнили Бернару мертвенно белые брюха рыб, которых он лавливал в озере Мичиган.

Зашевелился человек, лицо которого было затенено полями круглой шляпы. Он снял её и пригладил назад чёрные блестящие волосы. Одиго, к своему великому удивлению, узнал лондонца, с которым проделал морское путешествие.

— Сьер Одиго, — мирно улыбнулся он, — мне, как никому другому, известно благородство вашего образа мыслей. Будем же деловиты и прямолинейны, как англичане. Люди, которых вы видите, — уполномоченные высоких, очень высоких лиц. Назревают великие события. В них заинтересованы особы такого звания и такого ранга, что вы и не помышляете. Оружие, люди, деньги — всё будет в ваших руках. Согласны ли вы, короче говоря, возглавить одно военное предприятие государственного значения?

— Вас осыпят милостями, — многозначительно прибавили за столом.

— Вы можете опереться на своих же людей.

— Пусть это будут даже распоследние канальи…

При каждой реплике с места, брошенной ему в упор, Одиго поворачивал голову на новый голос. Он давно понял, что его втягивают в какой-то реформатский заговор против католиков. Он нужен как военачальник и вожак толпы плебеев. Опрометчивая надежда вспыхнула в нём, он побледнел и отступил, скрестив руки на груди.

— Что получат неимущие? — резко спросил он заговорщиков.

— О, — засмеялся лондонец, — во всяком случае, какую-то часть из них можно будет избавить от петли. А десяток-другой даже наградить.

Одиго сделал шаг вперёд к столу и отчеканил:

— Отмена габели на вечные времена! Никаких откупов — налоги идут прямо в казну короля! Отмена су с ливра и прочих косвенных поборов с торговли. Уменьшение тальи вдвое. И — амнистия всем восставшим! Вы слышали, сеньоры? Вот мои условия!

— Ваши? — насмешливо переспросил первый гугенот. — А не Жака Босоногого?

— Посулите ему лучше герцогство. Верней будет.

— Тысяча золотых экю — и увидите, он запоёт иное!

Председательствующий постучал молоточком. У него было умное лицо человека, которого ничем не удивишь. Он спросил с ироническим сочувствием в голосе:

— Вы понимаете, сьер Одиго, чем вы кончите?

— Умру… как и вы, — ответил Одиго.

— Но не своею и не лёгкой смертью. Я не могу понять, зачем вам это нужно? Вы молоды, красивы… Что за блажь — стать вожаком нищих?

— Я хочу вернуть им надежду.

При этих словах все умолкли и привстали с места, с любопытством всматриваясь в лицо Одиго. Кто-то поднял свечу, чтобы разглядеть его получше.

— И вы верите, что это возможно — во Франции?

— Как знать! Если со мной пойдут многие…

Опять наступило длинное молчание. Лондонец оборвал его, стукнув по столу кулаком:

— Клянусь своей купеческой честью, нравится мне этот смелый молодец! Однако, сеньор, поверьте: нами руководят те же чистые, те же возвышенные побуждения. Ведь вы тоже взялись за оружие. Почему бы нам не действовать заодно?

Настал черёд задуматься Одиго. Все ждали его ответа. Он медленно сказал:

— Нет! Я взялся за оружие, чтобы защитить человека. А вы хотите его крови во имя своих догм. Как и католики, вы посягаете на последнее, что остаётся беднякам, — свободу мыслить и верить по-своему. Это мне кажется худшим из преступлений… Спокойно! — повелительно прибавил он, видя, что лица гугенотов исказились злобой и руки опустились на оружие. — Я, Бернар Одиго, своё сказал и ухожу! Уберите часовых: мне стоит только раздвинуть оконные занавеси — и вы увидите моих людей.