Возвращение

Когда смерть пришла за Франсиско, боли он не почувствовал. Его буквально смело с лица земли разорвавшимся снарядом. Тело было обезображено почти до неузнаваемости. Антонио, находившийся в тот момент метрах в пятидесяти от друга, опознал его по скудным останкам: золотое кольцо, которое Франсиско носил исключительно на среднем пальце, развеяло малейшие сомнения. Хоть это и претило ему до тошноты, Антонио аккуратно стянул кольцо с чудовищно ледяной оторванной руки и положил ее возле тела. Натягивая одеяло на Франсиско, он понял, что глаза его остаются сухими. Иногда в сильном горе слезы не приходят.

Это случилось в конце сентября, и через две недели сражение закончится и для Антонио.

Смеркалось, и скоро должно было наступить затишье, которое продлится до утра.

– Уж больно здесь тихо, – сказал ему боевой товарищ. – Может, отступают.

– Не надейся, – отозвался Антонио, перезаряжая винтовку.

Он заметил движение в подлеске над ними и вскинул оружие. Не успев выстрелить, он почувствовал, как его бок пронзила резкая боль. Он медленно осел на землю, не в силах ни вскрикнуть, ни позвать на помощь, а его товарищ подумал, что он просто споткнулся об один из камней, что усеивали суровую, безлесную местность, которую они пересекали. В голове у Антонио образовалась странная легкость, появилось чувство отчужденности от происходящего. Он умер? Зачем какому-то человеку склоняться над ним и спрашивать что-то ласково и приглушенно, а что – непонятно?..

Когда Антонио пришел в себя, на него обрушилась страшная боль, мучительная настолько, что выдержать ее было ему не под силу. Боль туманила сознание, и он страшно кусал собственную руку, чтобы не взвыть в голос. Запасы хлороформа в медицинской палатке подходили к концу, и воздух там загустел от пронзительных криков. Из обезболивающих, кроме бренди, почти ничего не осталось, а все страдальцы отчаянно нуждались в болеутоляющем, шла ли речь об осколочных ранениях или об ампутации. Дни, а может, и недели спустя Антонио, словно пребывающий вне времени и места, наблюдал за тем, как его кладут на носилки и вталкивают в отделение поезда, специально переоборудованного для перевозки раненых.

Несколько позже, медленно очнувшись от этой дремоты, он понял, что находится в Барселоне, которая, хоть и была под постоянным огнем, все еще сопротивлялась Франко. Поезд вывез раненых у Эбро в безопасное место на севере, взывая красным крестом на своей крыше к милосердию бороздящих небо фашистских пилотов.

Антонио процесс собственного выздоровления напоминал переход из тьмы к свету. Шли недели, понемногу уходила боль, все более глубоким становилось дыхание, возвращались силы; это было похоже на медленный, но величественный рассвет. Когда он смог удержать глаза открытыми дольше нескольких минут кряду, Антонио понял, что силуэты, постоянно кружившие вокруг него, принадлежали женщинам, а не ангелам.

– Так вы живая, – сказал он девушке, державшей его за запястье, чтобы измерить пульс. Он впервые ощутил прохладное прикосновение ее пальцев.

– Да, живая, – улыбнулась ему она. – И вы тоже.

Последние несколько недель она наблюдала за тем, как жизнь в этом обтянутом кожей скелете то крепла, то слабела. Такая же история была здесь с большинством пациентов. Все зависело от личного везения и от трудов медсестер, которые делали что могли, а умирающие с каждый днем все прибывали, забивая до предела палаты. Нехватка медикаментов означала, что умрут многие из тех, кого можно было бы спасти. Их истощенный голодом организм легко поддавался инфекциям; тут были те, кто пережил бойню на Эбро, чтобы скончаться на больничной койке от гангрены или даже брюшного тифа.

Антонио ничего не знал о событиях последних нескольких месяцев, но, вернувшись в большой мир, все разведал. Битва на Эбро закончилась. В конце ноября, хотя им еще тремя месяцами ранее следовало бы признать полный провал своей операции и отступить, республиканское командование наконец отозвало с фронта остатки своей армии. Столкнувшись с противником, который имел огромное численное превосходство и переигрывал их на каждом этапе, они оказались настолько меднолобыми, что не признавали поражение до тех пор, пока не потеряли тридцать тысяч своих солдат убитыми и еще большее число ранеными.

В палате редко бывало тихо. Шумели больные, а еще сюда почти постоянно проникали звуки войны. Здесь было тише, чем на линии фронта, но бомбардировки велись безостановочно, и редкие минуты затишья сопровождались грохотом зенитных залпов. Прислушиваясь к этим звукам, Антонио размышлял над тем, что с ним станется дальше. Он уже начал ходить, каждый день понемногу, силы от часа к часу прибавлялись. Вскоре ему предстояло покинуть стены больничной палаты, ставшей ему домом. Если бы только он мог навестить свой настоящий дом и повидаться с матерью. Он так соскучился по ней, да и по отцу тоже, но об этом и речи идти не могло. Как и о том, чтобы присоединиться к тому, что осталось от его отряда. Он еще недостаточно окреп.