Возвращение

Антонио думал, что они направятся вглубь страны, оставив за спиной суровые морские просторы, но вскоре им открылся необъятной ширины песчаный пляж, простиравшийся до самого горизонта. Они увидели огромные загоны, огороженные колючей проволокой, и не сразу сообразили, что сюда-то их и вели. Но ведь это же загоны для скота, а не для людей! Кое-где заграждения уходили в море.

– Не может быть, чтобы они собирались нас тут держать… – сказал Виктор, у которого язык едва на это повернулся. Он глянул на ряд темнокожих конвоиров, которые сейчас заталкивали людей в загоны, помогая себе прикладами винтовок.

– Мы поменяли мавров вот на этих ублюдков? Пресвятая Дева Мария…

Антонио почувствовал, как в приятеле закипает гнев. У него тоже вызывало омерзение решение французов использовать свои сенегальские войска для охраны испанских беженцев. Многие из них на собственной шкуре испытали жестокость африканской армии Франко, самых лютых подразделений в составе фашистских вооруженных сил, и сейчас им чудилось, что на этих черных лицах застыло уже знакомое им безжалостное выражение.

Они не прислушивались к мольбам родственников, отчаянно желавших остаться вместе, разделяя людей по законам математики, а не милосердия. Все, что их волновало, – это как бы порациональнее рассортировать эту прорву народа, а единственным известным им способом сохранить ситуацию под контролем было поделить людей на строго равные по численности группы. Французы боялись, что их маленькие приграничные городки просто захлестнет волна беженцев, и их опасения были небезосновательны. Городок Сен-Сиприен, где проживала тысяча с небольшим человек, должен вскоре будет разместить у себя более семидесяти пяти тысяч чужеземцев, и единственным местом, которое эта коммуна могла им предложить, оказался огромный, не пригодный ни к чему участок земли прямо у моря – пляж. Такая же история произошла и в других городках дальше по побережью Кот-Вермей, в Аржелесе, Баркаресе и Сетфоне. Единственным местом, которое они смогли выделить беженцам, оказался пляж.

Условия проживания были ужасными. Начать с того, что беженцев поселили в самопальные палатки, сложенные из деревянных кольев и одеял и совершенно не защищавшие от непогоды. В первые недели над пляжами бушевал шквалистый ветер с дождем. Каждую ночь Антонио вызывался встать на час в дозор и проследить, чтобы люди не оказались погребенными в песке заживо: ветер играл песчинками, сооружая из них насыпи над беззащитными и слабыми. В этой унылой пустыне песок забивался в глаза, ноздри, рты и уши. Люди ели песок, дышали им, лишались из-за него зрения; беспощадный и вездесущий, он сводил некоторых с ума.

Еды было очень мало, и лишь один маленький родник на первые двадцать тысяч прибывших. Больных толком никто не лечил. Из госпиталей Барселоны были эвакуированы тысячи тяжелораненых, у многих началась гангрена. Тех, у кого появились симптомы дизентерии, охранники изолировали; таких обычно можно было легко определить по исходящему от них тошнотворному зловонию; заболевших бросали гнить во временном карантине. Других болезней тоже было в избытке. Туберкулез и пневмония распространились повсеместно. Каждый день мертвые захоранивались глубоко в песок.

Но, пожалуй, больше всего Антонио ненавидел то, как их всем скопом водили испражняться. Для этой цели были отведены отдельные зоны у моря, и он с ужасом ждал, когда наступит его очередь тужиться в море под презрительными взглядами охранников. Это было унизительнее всего – ходить под конвоем на этот изгаженный участок пляжа, где ветер поднимал в воздух песок и замаранные клочки бумаги.

Если не считать каких-то ежедневных дел вроде упомянутого, то на пляжах время как будто остановилось. Постоянное перекатывание волн, их неослабный пульсирующий ритм отражали безразличие природы к людской трагедии, разыгрывающейся на этих песках. Дни превращались в недели. Для многих время потеряло счет, но Антонио вел свой, делая зарубки на палке. Ему это помогало легче переносить мучительно медленное течение времени. Некоторые, боясь, что сойдут с ума от скуки, придумывали способы ее скрасить: выручали игры в карты, в домино, резьба по дереву. Кое-кто даже мастерил фигурки из обрывков колючей проволоки, которую находили в песке. Иногда вечерами читали вслух стихи, а бывало, что глубокой ночью из одной из палаток доносилось глубокое пронзительное звучание канте хондо. Это была наиболее архаичная форма напева фламенко, и от его проникновенности у Антонио мурашки бегали по телу.