Возвращение

– Арабы, итальянцы, фашисты, а с ними столько грузовиков и оружия, сколько у нас во всей Малаге-то и не было. По городу били отовсюду – с моря, с воздуха, с земли… А что мы? Беззащитны, как котята. Никто даже об окопах не озаботился! Они насиловали женщин, отрубали им груди, они убивали даже наших детей!

Ужас пережитого был так силен, что почти не поддавался описанию. Прибывшие легионеры ото всех прочих войск Франко отличались особой жестокостью, они презирали саму смерть. Большинство из них потеряли всякий человеческий облик, воюя в Африке.

– Людей схватывали тысячами, – продолжала она. – Казнили невинных, таких как мой муж, тела так и бросали непогребенными. Глумились над останками. Выбора не было. Надо было выбираться.

Женщина говорила вполголоса, выстреливая фразы быстрыми очередями. Ни к чему было посвящать в свои воспоминания проходящих мимо людей. Они это все и сами пережили, как и ее сын, которому не стоило напоминать об ужасах последних дней.

Список зверств этим не ограничивался, и как только женщина начала свой рассказ, она, казалось, решилась выложить Мерседес все до конца. Она говорила отрешенно, безучастно излагая факты, оглушенная пережитым кошмаром.

Многие легионеры, еще до начала службы скрывавшиеся от правосудия или бывшие закоренелыми преступниками, окончательно превратились в нелюдей, пестуя в себе необходимую для поля боя свирепость, и обращались со своими жертвами как звери. «Вива ла муэрте!» – выкрикивали они. «Да здравствует смерть!» Даже тех, кто сражался с ними на одной стороне, они наполняли страхом и отвращением.

– Город объят пламенем. Полыхнуть может где угодно, кроме домов фашистов, конечно. Люди потеряли все, что имели. Многие из этих женщин овдовели. Посмотри на них! Посмотри на нас! У нас нет ничего, кроме одежды на себе – и шанса на спасение.

Мерседес оглядела эту жалкую, тянущуюся мимо нее толпу. С обочины, где они сидела, просматривалась только бесконечная череда переступающих ног. Она и не смотрела на лица, только на ряды ботинок, таких заношенных и разбитых, как будто в них прошагали не меньше тысячи миль. Разваливающаяся кожа старых подошв служила слабой защитой для сбитых до волдырей ног. Из ошметок, бывших когда-то тонкими туфлями на веревочной подошве, выглядывали голые пальцы. Мерседес показалось, будто одна из женщин была обута в алые туфли, но, присмотревшись получше, девушка поняла, что они попросту окрасились в цвет крови, пропитавшей парусину.

Мерседес смотрела, не отводя глаз. Словно зачарованная. Икры стариков багрово вздувались варикозными венами, ноги молодых были чудовищно обезображены отеками и волдырями, сквозь туго перетягивающие культи повязки сочилась кровь. Десятки людей ковыляли с трудом, опираясь на палки или костыли.

Во рту у нее пересохло. Если она останется с этими людьми, то ей, вероятно, удастся избежать опасности. Девушка снова задумалась – вдруг Хавьер все-таки где-то здесь, в этой огромной движущейся массе народа? – и убедила себя, что сможет отыскать любимого, если поспрашивает вокруг и покажет каждому, кого встретит по пути, его фотографию. А если она пойдет дальше в Малагу, то, похоже, ее вполне могут убить. Решение было принято. Глубоко вздохнув, Мерседес повернула на восток.

Начала опускаться ночь, но наступление темноты не остановило людей. Они боялись, что фашисты не успокоятся, выгнав их из города, и даже теперь будут их неотступно преследовать.

Лунный свет выхватывал из темноты уходящую вперед дорогу. До Альмерии, куда они направлялись, было сто пятьдесят километров, и даже самым молодым и здоровым предстояло прошагать еще много дней, прежде чем они увидят город хотя бы издалека.

Мерседес шла с уже знакомой женщиной, которая, похоже, была рада компании.

– Меня зовут Мануэла, – наконец представилась она. – А моего сыночка – Хави.

Уменьшительной формы того же имени, что носил ее возлюбленный, было достаточно, чтобы расположить ее к мальчонке. Перекусив, он перестал капризничать, и мать ненадолго посадила его к себе на плечи. Сила женщины поразила Мерседес, которая видела, что одежда мешком висит на ее изможденном теле, а скулы обозначились так резко, что едва не прорывали тусклую кожу. Спустя некоторое время, заметив, что Мануэла совсем выдохлась, Мерседес посадила мальчонку к себе на плечи. Мать стащила с Хави стертые ботиночки, и мягкие ножки ребенка подпрыгивали теперь на груди девушки при каждом ее шаге. Вспомнив, как это делал с ней отец, она придерживала ребенка, чтобы он не свалился. Касаясь его теплых маленьких ступней, она испытывала чувство громадного умиротворения. Она была счастлива, когда поняла, что он уронил ей на макушку свою голову. Мальчонка заснул.