Возвращение

Они тряслись в тесноте, пересекая километр за километром открытый пустынный ландшафт. Местами почти ничего не напоминало о том, что в стране идет война, тем паче гражданская. Открытые пространства сьерры казались нетронутыми. Кое-где фермеры, совершенно не замечая свирепствующей вокруг политической бури, уже посадили яровые, но попадались поля, чьи владельцы решили не утруждаться, и они так и лежали голыми, невозделанными, не рождающими ничего, кроме голода, который рано или поздно все равно придется пожинать.

Сальвадор, зажатый между Антонио и Франсиско, читал по губам разговоры вокруг, но сам участия в них не принимал. Его молчание как будто осталось незамеченным. Некоторые из сидевших в грузовике ополченцев были полумертвыми от усталости. Они возвращались из близлежащих к Севилье городков, где были заняты в многомесячной кампании по Сопротивлению, массированной, но бесплодной, и даже не заметили его присутствия, не говоря уже о том, что он чем-то отличается от остальных. На это Антонио с Франсиско и рассчитывали; если бы кто-то заподозрил, что Сальвадор глухонемой, его бы не допустили к военным действиям, а они знали, как много это для него значило.

Большинство остальных ополченцев – двадцать один человек – были охвачены ощутимым воодушевлением при мысли, что теперь в их жизни имеется цель. Они направлялись в Мадрид, чтобы прорвать его блокаду, и преждевременно распевали победные песни.

Каждую ночь они на несколько часов выбирались из грузовика, с онемевшими без движения руками и ногами, с болью во всем теле от неудобного сидения и постоянной тряски на бесконечной неровной дороге. После того как бутылка прошла по кругу и стихли песни, можно было на несколько часов забыться беспокойным сном прямо на голой каменистой земле, положив под голову сложенные, как для молитвы, руки. Они не могли позволить себе роскоши использовать вместо подушки свернутую куртку – каждый натягивал на себя все, что мог, если не хотел околеть ночью.

Франсиско во сне беспрестанно кашлял, но это никого не тревожило. В половине пятого Антонио, скрутив сигарету, лежал в темноте, наблюдая, как завитки дыма растворяются во влажном воздухе. Спящих разбудило звяканье жестяных кружек да слабый, едва ощутимый аромат, напоминающий кофейный. Шеи их затекли, под ложечкой сосало от голода; не отдохнув ни душой, ни телом, ополченцы разминали члены. Кто-то вставал и направлялся в ближайшие кусты справить нужду. Самое паршивое время: блеклый рассвет, колючий морозец, который продержится до полудня, и понимание того, что впереди их ждет еще один голодный и утомительный день. Лишь позже, когда их тела согрелись в тесноте грузовика, они воспряли духом и снова затянули свои песни.

Антонио с друзьями уже продвинулись далеко на север, когда для Мерседес начался второй день ее пешего похода в колонне с беженцами из Малаги. Хотя люди шли в основной своей массе молча, время от времени раздавался истошный крик матери, ищущей ребенка. В такой большой толпе потеряться было нетрудно, и несколько детей брели как неприкаянные, их лица блестели от соплей, слез и испуга. Детские мучения всегда брали Мерседес за живое, и она еще крепче хватала Хави за руку. Лишние страдания были никому не нужны, потому прикладывались все усилия, чтобы соединить тех, кто разлучился.

Хотя по большей части люди продолжали идти и ночью, усталость и голод все-таки вынуждали некоторых хотя бы часок отдохнуть. Вдоль обочины по всей дороге тянулись маленькие холмики: сбившись потеснее и накрывшись одеялом для тепла и защиты, семьи при помощи матрасов, которые тащили еще из дому, сооружали для себя что-то вроде шатров, эдаких домиков в миниатюре.

Ночной холод составлял противоположность нежданным полуденным проблескам палящего солнца. Ощущение тепла никогда не задерживалось, но дети хотя бы недолго могли побегать с голыми руками, словно оказавшись на летнем пикнике.

В авангарде процессии шли в основном женщины, дети и старики; к ним и прибилась Мерседес. Они первыми покинули Малагу в отчаянной попытке скрыться от захватчиков родного города. Ближе к концу процессии плелись выжившие мужчины и обессилевшие, потерпевшие поражение ополченцы, которые оставались в городе, чтобы дать последний отпор. Даже если бы они шли день и ночь, переход до Альмерии занял бы дней пять, а у старых, больных и раненых и того больше.

В самом начале исхода в колонне были еще и немногочисленные легковые машины с грузовиками, но теперь почти все они оказались брошенными вдоль дороги. Там же валялся раскиданный кое-как скарб. Пожитки, которые наспех вытаскивали из кухонных шкафов, чтобы захватить с собой в новую жизнь, теперь усеивали обочины. Обнаруживались там и другие, довольно неожиданные вещи: швейная машинка; богато украшенная, но битая обеденная тарелка; большие фамильные часы, теперь брошенные и никуда не годные, так же как и надежды, с которыми их выносили из домов.